Больше всего на свете Роанн не хотел сдаться; чувствовал, что тёмное медленно разбегается по жилам, желает себе обратно присвоить, но он сам не опускал руки. Чем хуже себя чувствовал, тем сильнее становилась воля, тем больше света старался находить: прежде всего — в своей паре.
  Весь мир будто отвергал его, и только Радо крепко держал на земле. Роанн очень боялся, что он его отпустит, но доверял данному обещанию. Что бы ни случилось — они ведь навечно связаны, не смогут друг без друга?

  Конечно, он не мог не быть напуган. Впервые что-то подобное происходило; если бы остался один — не смог бы выдержать, сломался. Но Радо всегда был рядом, и в минуты нежности, получая ласковые поцелуи, держа его за руку и просто прижимаясь к нему, Роанн забывал обо всём, что терзало мысли. Иногда он даже поддавался не совсем честному, но успокаивающему: ничего, что ослабел, — зато Радо ещё более внимателен стал и заботлив.

  Роанн был рад впервые за несколько дней чувствовать себя полезным. Ему нравилось сидеть рядом с Радо в мастерской и смотреть за его работой, но любое дело, которое могло бы оказаться полезным для Радо или эльфов, которым хотелось отплатить добром за радушный приём, приносило не меньше удовольствия. Конечно, возня с травами была лишь малой толикой того, что он мог бы сделать, когда... когда силы ещё были с ним.

  Он не переживал насчёт того, что время от времени приходилось класть руки на стол, чтобы дать им передохнуть и умерить дрожь в пальцах. Тонкие пальцы теперь были сами похожи на веточки, которые сейчас перебирал; зато рубашки, которыми Радо щедро делился, были велики и помогали скрыть худобу. Ноги последние пару дней тревожили чуть меньше, и раны в целом, благодаря надежным повязкам, которые любимые смуглые руки заботливо накладывали чаще обычного, открывались редко. Правда, ходить было по-прежнему очень больно, но — самое главное — это удавалось скрыть. Всеми силами придавал себе беззаботный вид: увидеть страх и переживания Радо было бы ещё больнее.

  Осторожно отделяя испорченную веточку от остальных, он рассеянно думал о том, что, если хорошенько соберёт все силы, сможет сегодня помочь Радо прибраться на кухне и приготовить ужин... и прочитать вслух ему ещё раз их любимую сказку. Да, решил он, сегодня всё должно получится. Роанн воодушевлённо кивнул и решительно отложил охапку отобранных листьев в сторону. Ещё пара дней таких, и победит незваную хворь; здорово будет, если получится приободрить Радо, увидеть ещё его улыбку, от которой внутри по рёбрам тёплым мёдом стекало.

  Разгладив помявшийся листок, он и сам улыбнулся. Поскорее бы Радо вернулся из Дома! Роанн хотелось поделиться с ним внезапно пришедшей в голову идеей: потренироваться заплетать длинные-длинные золотые волосы, которые мешались за любой работой. Он даже рассеянно тронул начинавшуюся за ухом косичку-знак принадлежности: интересно, а получится ли похожее сделать? Тогда ещё заметнее станет, чем имя золотое на руке. Осталось только разобраться с травами; Роанн с ещё бòльшим энтузиазмом взялся за пожелтевшее соцветие. В корзине на дне остались только засушенные ягоды нисинки, и демон, невольно вспомнив один из первых дней в Доме, усмехнулся.

  Внезапно прошило что-то в груди, у солнечного сплетения; Роанн закашлялся, прижав рукав к губам, думая, что так будет не так громко. Вслед за приступом кашля судорожно попытался вдохнуть, пока с хрипом не втянул воздух в лёгкие. Все звуки перекрыл оглушительный шум в ушах, за которым слышал только стук чего-то вдали. Если то было сердце, то оно, кажется, сошло с ума. Но всё в порядке. Нужно только переждать. Сейчас болеть перестанет. Ещё немного. Ради него.

  В горле что-то булькнуло, но Роанн этого не услышал. Медленно, будто после обморока — на мгновение и правда перед глазами потемнело, — он шевельнулся, открыл глаза. Перед помутившимся зрением мелькнула знакомая-любимая фигура, теперь почему-то смазанная в неясное цветное пятно. Когда успел вернуться? Вот тебе и замечтался! Он осторожно, боясь слишком резко двинуться, убрал руку от рта, попытался улыбнуться, но губы почему-то дрогнули. Собственный голос показался чужим, и он едва ли слышал его, будто из-под толщи воды пытался докричаться.
— Радо, всё... — слабое «хорошо» застряло в горле: он беспомощно посмотрел на рукав рубашки, на котором медленно расползались золотые пятна. — Радо...
  На выдохе, одними губами. Нет, он уже не успел спрятать руку. Радо узнал. Лишь бы он не плакал. Он сильный. Он справится. Он поможет. Обнять. Скорее.
  Пожалуйста.

  Нахлынуло всё, что пытался спрятать в себе все эти дни. Он знал, что не имел право быть счастливым, но закрывал на это глаза, всерьёз думал, что сможет побороть всё темное, но оно не ушло. И не уйдёт. Оно гораздо сильнее, выдавит болью из него всё светлое...

  Нет. Он постарается ещё сразиться. До последнего будет стараться. Ему просто нужно немного поддержки, немного... Роанн снова зашёлся в судорожном кашле. Дыхание сбилось, и он, упершись ладонями в стол, попытался подняться, — дело ведь в том, что на улице холодно? — но, едва опустил ноги на землю, застонал: кажется, снова открылись раны. Руки свело судорогой испуга, он бессильно опустился обратно на лавку.
— Радо, Радо... — шептал бездумно, чувствуя, как земля проваливается под ногами; поспешно, уже не скрывая, как руки крупно дрожат, он пытался утереть губы, стирая чистым ещё рукавом золотую кровь. Горло перехватывала паника. Он боялся увидеть выражение глаз Радо.

  Он и не успел увидеть. Прежде, чем его протянутой руки, перепачканной в золоте, коснулись, прежде, чем он успел попросить выполнить обещание и защитить от всего на свете, Роанн потерял сознание.

Отредактировано Roanne (2021-06-19 07:20:58)

Он видел кошмары.
  Сначала явился пёс. Чёрный, с лоснящейся шерстью, колкими глазами. Он тяжело дышал, и — стоило Роанн приглядеться — действительно, облизывал окровавленную пасть. В чужой крови, в крови... Всё было не так! Он точно знал это всегда, пусть и видел себя темнее, чем был на самом деле. В сердцах Роанн кинулся прочь, упорно твердя, что сны обманывают его. Тень и пёс подкарауливали его на каждом углу; он бежал по портовому городу, спотыкаясь и оскальзываясь — главное не смотреть вниз. Там плескалась чёрная-чёрная кровь, как чернила, которыми он должен был выводить одну страницу за другой. А на каждой из этих страниц — имена тех, кого он знал. Кто уже не был рядом.

  Выбившись из сил, он привалился плечом к стене. Он хотел обратно, спрятаться в объятиях Радо, который обязательно скажет, что это был только долгий кошмар, погладит по спине и зашепчет какие-нибудь милые пустяки, понятные только им двоим. Пальцы крепче сжали плечо. Надо бежать дальше, пока ещё есть силы, пока... Роанн не знал, почему его так пугает встреча с псом, но чувствовал опасность так же чутко, как загнанный зверь чувствует своего преследователя. Демон огляделся, силясь вспомнить, в какой стороне большая дорога, ведь там точно найдёт дорогу домой.
Перед глазами мелькнуло что-то светлое, и темное царство спрятанной боли озарила надежда.

  Роанн. Совсем юный, с вьющимися золотыми кудряшками, падающими на глаза всякий раз, когда он увлекался своим рассказом и начинал доказывать, что истории про то, как он встретил единорога, вовсе не выдумка. Пойдём, шепнул он и протянул Золотарнику руку. Тебе ещё рано здесь быть. Демон, не обращая внимания на всё приливавшую чёрную вязкую жидкость, уже доходившую до бёдер, заспешил, заговорил, умоляя простить его за то, что не получилось тогда спасти; вот только голоса не было. Он рассеянно коснулся горла.
  По щекам пробежали золотые дорожки слёз.
  Он ведь больше никогда не сможет попросить у него прощения.

Я люблю его.
Знаю.
Помоги мне вернуться.
Только он поможет.
  Тёплые мальчишеские руки вложили в его холодные пальцы золотую нить.

  Наверное, если бы он не успел уже отдать своё сердце Радо, то оно бы не выдержало. Волчьи лапы удержали бешено бьющееся сердце в груди; Роанн чувствовал тепло его ладони там, где всё ещё немного болело. Он приоткрыл глаза, но ничего не увидел; стараясь не пугаться этого, едва заметно — как только сил хватило — шевельнул пальцами, пытаясь сказать, что жив. Нужно ещё немного подождать, зрение вернётся. Ещё совсем немного.
 
  Следующим вернулся слух. До него донеслись обрывки слов Радо; он не понял их, будто не на всеобщем говорили, но от самого голоса и вложенных чувств стало немного легче дышать. Роанн даже попробовал сделать вдох чуть глубже — оказалось, что до этого дышал быстро-быстро, будто от бега. Легкие обожгло болью, но он упрямо старался выровнять дыхание: лишь бы Радо сам заметил это, понял, что страшное позади.
  Роанн, по-прежнему неподвижный, исследовал своё тело. Ноги не чувствовал. Мог слегка шевелить пальцами рук. Разлившийся в саду пламенем лихорадки приступ теперь, кажется, сменился ледяным холодом. Больше всего его было в груди; будто вынули сердце и вставили копию его, изо льда сделанную. Роанн покрепче сжал зубы: однажды Радо уже смог разжечь огонь в его сердце, и во второй раз справится.

  Прежде, чем он сделал новый глубокий вдох, его оглушило. Одновременно вернулось всё: свет солнца и зрение, цветочно-степной запах и обоняние, шум дыхания и слух. Он не плакал. Сильный. Вернул. Уголки губ дрогнули в слабой улыбке.
— Радо.
  Голос был неслышным, истончился. И всё-таки он был; Роанн внезапно понял, что ещё так много не успел сказать, откладывал, стесняясь, думая, что впереди ещё целая вечность... даже если так — нужно именно сейчас, в эту секунду—
— Помни, что я тебя... люблю.
  Мысли путались, двигались какими-то толчками. Они застилали всё перед глазами. Роанн не понимал их. Он хотел попросить Радо прогнать их, но на бòльшее, кроме как приоткрыть рот, сил не хватило. Пальцы беспомощно скользнули по одеялу: он старался удержаться за него, чтобы не упасть вновь в темноту небытия.

  Он устало обвёл глазами комнату, потолок, не пытаясь приподняться в постели. В ушах всё ещё шумела кровь, но теперь рука Тени, сжавшая его за горло, немного разжала хватку, позволила дышать. Роанну хотелось взять Радо за руку, чтобы он ещё сказал, что всё будет хорошо, даже если... даже если это могло оказаться ложью. Он всё равно постарается выздороветь. Теперь у него есть, ради чего стоит пытаться.
— Радо, очень... — он облизнул губы, набираясь сил для ещё одного слова. — Холодно.
  Он протянул руку. Широкий рукав съехал ниже по тонкому запястью, открывая золотое имя; на хрупких руках ясно проступили расширившиеся вены. Ему казалось, что от заледеневшего сердца зима добралась до всего тела, и ладони, кажется, будто были покрыты инеем. Наверное, именно поэтому он и не чувствовал ног — просто замёрз.
  Роанн поднял глаза и наконец-то встретился взглядом с Радо, и в золотых глазах была мольба.
Согрей.
Сделай так, чтобы мои опасения оказались напрасными.

Ему надо было всего ничего — ухватить в клубке тёмных мыслей нужную, осторожно распутать, отделяя ногтем ненужные нити — страх, ненависть, горечь. Оставшееся, выбранное чутко, разгладить, позволяя привыкнуть чужой зависти к Тени, и осторожно залатать-скрепить появившуюся брешь. Сил обычно становилось много; переполняли, кружили пьяно голову, заставляли поверить, что никогда за мелкие грехи наказан не будет. Кому, как не демону, это дозволено? Демону — тому, для кого чужой и свой грех был жизнью?
  Зависти в Радо не было. И всё-таки холодные занемевшие пальцы наткнулись на звериную жадность, которую тоже мог бы принять; иногда и этим довольствовался. Привычно потянул, аккуратно-заботливо высвобождая из-под старой горькой обиды, теперь посветлевшей самую малость. Нить жадности поддалась; Роанн облегченно улыбнулся, немного неловкими — долгий голод всё-таки не прошёл даром — движениями пропустил ее через пальцы, покрепче обвивая вокруг запястья, чтобы удобнее было приладить ее к собственной прорехе в Тени.

  Когда он потянулся, чтобы первым стежком скрепить зиявшую в груди дыру, нить оказалась золотой. Он вздрогнул, но не позволил себе испугаться. Нить солнечным лучом жгла тёмную демонскую руку, но он упрямо держал ее; попробовал другой коснуться — и она изменилась. Но если получится, неверяще-испуганно глядя на золотую жадность в своей руке, подумал Роанн, смогу ли лучше стать? Поборов сомнение, он, представляя, как мозолистые пальцы Радо придерживают его собственные, направляя, попытался заменить чёрное золотым.
Вспыхнуло.
  Роанн открыл глаза, моргнул. Шевельнул пальцами, вспоминая, как мгновение назад чужая жадность рассыпалась между ними в прах.
— Не получается, — изумленно выдохнул он. Он даже не смог соврать. Не захотел. В горле встал комок.

  Ему стало страшно. Если он не сможет взять ничего даже теперь, когда сердце перед ним распахивают, позволяя напрямую самого потаённого коснуться — если даже теперь останется голоден, недолго... недолго. Неужели теперь, когда наконец-то нашёл свой смысл жизни?
  Осторожно, медленно — в полусне-полудрёме — он склонил голову, прижимаясь ближе, как только мог; привычно спрятал лицо на груди Радо, не желая, чтобы он видел его таким. Вымученным, слабым. Больным. Радо должен вспоминать его счастливым, и тогда всё непременно получится, только... только бы согреться.

  Он думал. Мысли шли по кругу, повторялись. Он не понимал их смысл — просто знал, что они правильные: не отчаивайся, ты же любишь, вместе, всё хорошо, не отчаивайся, ты же любишь. Губы предательски задрожали, и он покрепче прикусил их, чтобы не позволить себе пролить слёзы. Очень страшно было не чувствовать ноги, ощущать прикосновения ладоней Радо к спине словно через толстое одеяло, хотя и прекрасно знал, что никакого одеяла там нет, только тонкая ткань рубашки. Ему было невероятно страшно впервые за долгую жизнь почувствовать себя не бессмертным, и всё-таки он готов был отдать обе ноги, лишь бы боги разрешили ему хотя бы месяц прожить рядом со своей парой. Он просил так мало — хотя и не так мало, как истинный Роанн.
  Нельзя было не сказать. Решение самому не приходило в голову, только сильнее цеплялся за рубашку Радо, стискивая ее в кулаках до боли — словно его хотели отстранить от самого важного, что было в жизни. Не понимал, как смягчить открывшееся, как надежду подарить. Легонько сжал пальцы чужие — мы ведь вместе, в этом и есть надежда.
— Мне больше не подходит демонская еда. И человеком я стать не могу, — прошептал он.
  Он понимал, что это значило. Пустоту. Ничто.
  Понимал, но не хотел понимать. Он сконцентрировался лишь на Радо, жадный теперь настолько, каким никогда не был. Не было сил приласкать его словом и прикосновением, пусть и чувствовал его напряженность. Было бы чудесно, если бы сейчас осенила идея, благодаря которой могли бы отложить подобравшихся вплотную темное ещё на много-много лет.

  Ему нужно было зарыться пальцами в непослушные темные волосы, помассировать немного, глядя прямо в карие глаза и улавливая в них искорки удовольствия. Ещё — поцеловать, переплестись ногами и прижаться своим лбом к чужому. Он ещё так много не успел. Он не мог только лежать и смотреть, мучаясь от боли где-то в груди, но больше от взволнованного взгляда тёмных глаз.
  Роанн мог только беспомощно смотреть на Радо, не чувствуя тепло его ладони поверх своей. Холод, сковавший грудь, притупился; наверное, наконец-то подействовала близость. Он попытался подползти ближе, упираясь в кровать локтем и подтягивая потяжелевшие ноги. Устав, положил их переплетенные руки между, облизнул губы, всё стараясь избавиться от сладковато-металлического привкуса крови.
— Это всё просто сон. Просто страшный сон.
Когда всё пошло не так? Разве могло их счастье, найденное друг в друге, помешать так сильно богам?
  Роанн ведь обещал ему навсегда.
  Он ведь дал обещание.

Ещё никогда в жизни не нуждался так сильно в поддержке. Тьма была близко, и теперь Роанн боялся ее. Ему хотелось, нужно было остаться с Радо, и он бы, не надо задумываясь, отказался от бессмертия ради этого.
  Радо мог его поддерживать. Он знал, как это нужно сделать; угадывал — не то из-за волчьего чутья, не то из-за чуткости пары — чем можно было хоть немного обогреть, коснуться самых уязвимых уголков золотого сердца. Роанн, всё ещё не до конца способный ощутить тепло, грелся от этих прикосновений, от слов. Слова — или даже больше сама интонация, то, как ласково шептали их, — помогали смириться со своей новой слабостью, которая, кажется, решила задержаться надолго.  Я совсем не чувствую себя сильным, подумал Роанн, но в ответ только улыбнулся. Он всё равно попытается, ведь так сказал Радо. Для него он будет волком.
— Да, мы будем.
  Поцелуи облегчали боль. Когда Радо, не боясь застывших на бледных губах золотых капелек крови, поцеловал его, а потом ещё и ещё, Роанн невольно расслабился, и из его уязвимой позы почти пропала скованность. Он всё равно выглядел неестественно и хрупко, как оброненная фарфоровая кукла; но ему самому внутри стало немного легче, и в измученных золотых глазах вместо страха читалась ласковость. Теперь он любил свою пару сильнее, чем когда-либо прежде.

  Теперь каждое обещание было ещё важнее. Ослабевший Роанн будто считал каждое слово; невольно опасался, что их осталось не так уж и много — по крайней мере, сейчас, когда он едва-едва смог вынырнуть из тёмной пустоты обморока. Ему нужно было не тратить слова впустую, и потому, задумавшись над тем, что было самым важным из того, что он хотел сказать Радо, демон вздрогнул, когда прозвучал вопрос. Ему... не хотелось отвечать. Не хотелось думать над ответом, ведь где-то в глубине души он понимал, что он не принесёт счастья.

  Он ответил не сразу. Прислушивался к своим чувствам, к тому, что мог уловить по отрывкам воспоминаний; взвешивал их. Он знал, что и до встречи с Радо пытался «есть» как можно реже, тяжёлый голод длился дольше, и не однажды. Но тогда... тогда тело послушно принимало, жадно использовало полученную зависть, и демону становилось лучше почти сразу. Дело не в голоде и не в том, кто мог бы...
— Причина в тебе, — эхом повторил Роанн. Помолчал. Открывавшееся понемногу переворачивало всё внутри. — И во мне.

  Вспомнилось светлое, из-за которого не получилось принять щедро подаренную жадность. Его раньше не было; не так уж и сложно связать его воедино с тем, что поселилось в золотом сердце с первым взглядом, которым обменялись в лесу.
  Бледные, замёрзшие пальцы остановили оказавшуюся у воротника смуглую руку. Роанн бережно прижал широкую ладонь к своему сердцу: подумалось, что так будет легче им обоим — Радо почувствует надежное биение сердца, а он сам ощутит его защиту. С каждым вздохом грудь поднималась неровно, ритм сбивался.
— Для демона то, что я к тебе испытываю, — слишком светлое чувство, — тихо-медленно заговорил он, будто объясняя ребёнку простую истину. Не хотелось осознавать, что слова к нему самому относились. — Так что... тело не принимает больше ничего темного, что демону нужно. А я рядом с тобой не могу по-другому.

  Замолчал. Всё было понятно и без объяснений; но приговором не прозвучало — не для Роанна. Он ведь знал, что не заслуживает ничего, хотя и наивно надеялся, что ошибался. Ничего страшного. У него ещё есть немного времени, и он постарается провести его так, чтобы... не жалеть ни о чем. Лишь бы только хватило сил — у них ещё столько планов было.
  Боль где-то в груди поселилась только из-за мысли о Радо. О том, что ему пришлось узнать правду, о том, что он наверняка не сможет смириться. Роанну казалось, что теперь они могли только спешить насладиться друг другом, чтобы запомнить навсегда самую важную встречу в их жизни.
— Радо, — позвал он. — Мой Радо.
  Бок Радо был тёплым, — горячим даже, — и потому Роанн так крепко прижимался к нему. Он отчаялся согреться, но чувствовать ставшего совсем родным волка рядом было наслаждением. Он был дома. Кажется, раньше казалось, что его можно украсть, занять чужой, а тот, что побогаче, — принесёт больше счастья. Теперь Роанн знал, что самый дорогой дом — тот, который делишь с любимым.

  Он больше не просил спасти. Ему было просто холодно, и он не пытался перебирать в голове мысли, как мог бы согреться. Он был рад тому, что его Радо был рядом, и ничего другого ему уже не нужно было; если даже... Роанн прикрыл глаза, будто пытаясь что-то золотое сморгнуть. Впервые эта темная мысль подобралась так близко.
  Если даже это были его последние дни, он был счастлив провести их с Радо. Он и вправду любил его всем сердцем; жалел только о том, что не мог встретить раньше, что не родился обычным человеком или альраном, чтобы провести рядом долгую и счастливую жизнь, без боли и сожалений.
Он уже почти не боялся.
Почти ничего.

Он видел, как менялось лицо Радо. Ему не хотелось, чтобы он... переживал. Был таким — тёмным, резким, отрывистым, как в первую встречу, до того, как рассмеялся громко-весело, весенне. Радо не должен был вернуться к этому; не теперь, когда расцвела весна, когда наконец-то нашли друг друга. Почему он такой, если Роанн ещё здесь, ещё рядом? Что он говорит? Почему его голос такой тихий, почему Роанн не понимает, почему...
  Роанн непонимающе улыбался, едва-едва, не слыша слов; словно извинялся за то, что забыл смысл слов. Он пытался успокоить Радо, склеить разбившуюся случайно золотую маску благополучия, не-боли.
  А потом он услышал.

  Осознание ослепило хуже, чем это сделал обморок. В усталых золотых глазах мелькнула тень страха — не мог же Радо?.. Он не мог. Не мог даже задуматься об этом. Они ведь не смогут. Больше нельзя. Это выше их. Выше всего.
  Для Радо ведь — то же? Тоже не может дышать, когда не чувствует свою пару рядом? Он же не может...
Одного взгляда хватило, чтобы понять: да, и для него то же.

  Роанн закусил губу, когда она задрожала. Он не мог даже подумать о том, чтобы жить без Радо — выбор оставался только один.
  Глаза были сухими — у него, кажется, уже не осталось сил плакать. Роанн, собирая последние душевные силы, без колебаний поборол страх того, темного, что ожидало за чертой, — вечности. Вспомнил настоящего Роанна, не испугавшегося, отвергнувшего смутную перспективу ещё нескольких месяцев жизни ради одного настоящего дня. Демон хотел быть таким же храбрым.
— Да, получится жить демоном, но... я не смогу, — прошелестел истончившийся голос — тень прежнего, сильного, переливчато-атласного. Рука слабо цеплялась за широкую ладонь, пытаясь отплатить, вернуть хоть немного из того бесконечного, что Радо успел подарить за время их жизни вместе — единственной, которую Роанн считал настоящей.

  Невероятно болело что-то в груди. Ему не было жаль себя — хотелось лучшего для Радо. Если он сейчас уйдёт из Дома, Радо останется тёмным, снова наступит зима. Будет тосковать, снова смотреть волком на всех, и больше улыбка влюблённой не будет. Внутри всё сжалось; Роанн с мольбой поднял брови, будто попросил пощады.
— Не... не могу и минуты без тебя. Я не смогу, — повторил он, изо всех сил желая, чтобы перестали болеть рёбра, чтобы мог сам подняться, поцеловать Радо. — Не... не гони меня. Умоляю.
  Заболело сильнее. Теперь немели ещё и пальцы рук, но он старался не обращать на это внимание, упорно смотрел только на Радо, боясь потерять хоть одно ставшее теперь бесценным мгновение. Зато говорить было легче; наверное, потому, что выбирал то, что подсказывало ему сердце, а не рассудок.

  Он переплел свои тонкие пальцы с чужими, погладил подушечкой пальца костяшку. Мягко провёл выше, забравшись под ткань рукава, касаясь смуглой кожи напрямую — пытался отвлечь и напомнить о том дне у горячего источника, когда могли прикасаться друг к другу точно так же, без смущения. Отчаявшись, боясь, что Радо ещё что-то скажет этим голосом, чужим голосом, он уговаривал его по-волчьи, мягкими прикосновениями. Обвести узловатый сустав пальца — люблю тебя. Потереть мозолистую кожу — позволь мне провести последние дни с тобой.
— Я уже... — нечеловеческим усилием подавил поднявшийся вдруг кашель. — Я уже решил остаться до... до конца. С тобой. Навсегда. Выполни мое желание.
  От этого решения внутри стало спокойно. Он уйдёт счастливым, пусть радость нашла его так поздно. Ему будет холодно, и он наверняка ещё хуже будет чувствовать тело, но ему всё равно будет мирно и хорошо, несмотря на боль. Рядом будет Радо, и на свете до самого конца они будут вдвоём, и никого больше. Он будет смотреть на любимое лицо и даже не заметит, как снова потеряет сознание — на этот раз обратно не вернётся. А потом...

  Если он умрет...
  Роанн свёл брови, заставляя медлеющие мысли двигаться быстрее. Если он умрет, то Радо... останется один. Тоже — навсегда.
  Роанн смотрел в глаза Радо. Волк пытался ожесточиться, сомкнув клыки, выдержать боль, думал только о своей паре, не о себе, не о заслуженном счастье. Он был сильным. Демон — не пытался даже. Сдался. Хотел спрятаться. От боли. В душе. В теле. Жадный. Глупый. Только о себе думает.
  Был уверен, что сам не сможет это выдержать. Было страшно; успел привыкнуть к тому, чтобы быть слабым, но светлым, таким Роанном, на которого Радо смотрит с тем самым выражением глаз, будто на солнце, с обожанием. Он знал, что натянувшаяся между ними золотая нить больно врежется в нежное сердце. Он не хотел быть демоном, не хотел остаться один, хотел совсем другого.

  Он закрыл глаза. Казалось, что внутри что-то с оглушительном треском разрывается; наверное, то было сердце. В глазах защипало, что-то влажное побежало по щекам.
— Прости. Я не знаю, что делать. Я слишком боюсь больше тебя не увидеть.
  Шепотом говорить было немного легче.
Так он будто бы и не соглашался ни на что.

Отредактировано Roanne (2021-07-01 17:56:16)

Когда он зашёлся в кашле, ему стало ещё больнее.
Не из-за того, что стискивало лёгкие огненной резью; из-за того, что отчаянно хотел снова задавить страшные звуки в горле, чтобы Радо не переживал. Чтобы не понял. Не понял, насколько близко подобралась к Роанну темная одинокая вечность.

  Нужно было свыкнуться с мыслью, против которой бастовала каждая клеточка его истерзанного кашлем и болью тела. Особенно теперь, когда Радо так мягко придерживал его, окружал собой, помогал забыть обо всём остальном мире и даже о собственной болезни; Роанн просто не хотел, не мог поверить, что может уйти, и родной голос, ставший теперь непривычно-отрывистым, разбивал и без того измученное сердце.
— Сделку?..
  Он вяло шевельнулся, обессиленно шурхнул пальцами по ткани чужой рубашки. Сделка. Сделка.
  Слушал внимательно. Слова перекрывали накатывающие чёрные волны предобморока, но он крепко-крепко держался за Радо, не давал себе ускользнуть в пустоту. Сделка была чем-то понятным, привычным; вселяла хоть немного уверенности. Больше, чем обещание: по себе знал, что их порой давали просто для того, чтобы было не так больно.
  Сделка. Однажды благодаря сделке его жизнь изменилась навсегда.
— И тогда — тогда ты меня уже никогда меня не отпустишь.
  Язык не ворочался, словно само тело было против того, чтобы он даже допускал возможность согласиться. Он тоже старался быть храбрым; отвергнуть страх перед новым одиночеством, которое, быть может, продлится еще долгие годы, которые будут ощущаться веками. Страх перед сомнениями, которые долго-долго будут терзать его, вселяя неуверенность в том, что всё осталось прежним, что его не забудут, не оставят одного — теперь навсегда.
  Ему понадобится много храбрости, чтобы пройти через всё.

  Он, забывшись, смотрел на кольцо на своей ладони. Застывшее воспоминание: дуб, под которым Радо пылко зацеловывал его губы, не знавшие других прикосновений, и золотарник, уже не однажды связавший их. Будто Роанн мог забыть.
— Я согласен, — Роанн улыбнулся, но сам потянуться с поцелуем не решился: помнил о золотой крови на губах, побоялся, что Радо... не захочет.
  Не успел подумать, как много смысла вкладывали в кольцо — только плату за сделку предлагали или имели в виду большее, но сам крепко-накрепко знал: сам будет считать одной из двух самых важных вещей, которые останутся у него после... после того, как решится на самое страшное. Разлуку.

  Не нужно было примерять подарок, чтобы понять — это кольцо не для пальцев подойдёт. Медленно, будто боясь самого себя нечаянно поранить слишком резким движением, он потянулся к своей шее, чтобы развязать красную ленту, подаренную в самом начале. Протянул ее вместе с новым подарком, взглядом попросил: помоги повязать, хочу, чтобы твоими руками. Роанн накрыл всё ещё немного саднившую метку ладонью. Теперь Радо всегда будет рядом.
  Взамен. Он должен был отдать что-то взамен — тогда сделка непременно сбудется. Правда ведь?..

  Спеша, путаясь бесчувственными занемевшими пальцами, он развязал шнурок с золотой подвеской.
— Это всё, что у меня есть. Самое дорогое и... единственное, что мне отдал Роанн. Пожалуйста... — он надавил мягко-слабо на пальцы Радо, помогая ему спрятать золотую подвеску в кулаке. — Пожалуйста, н-не забывай.
  Голос его подвёл. Он сам, замерев взглядом на своей бледной руке поверх чужой, начал вспоминать. Первое прикосновение, боль в ранах на ногах, тепло его ладони в своей, первую ночь на одной кровати, реку, книгу, первый поцелуй, их дерево, источник и каждое утро, когда первым, что он видел, когда открывал глаза, был Радо.

  Губы задрожали, и он прижался к Радо, устало лег щекой на его крепкое плечо, чувствуя себя маленьким и хрупким. Даже если успел отмерить целый век на земле — успел научиться лишь малому; не был готов сталкиваться с таким тяжелым. Ради него — сделал бы всё, мог бы даже... даже убить, но сразиться с собственной болезнью не был способен. Если бы только Радо мог защитить от всего...
  Попытался встряхнуться, сжал в пальцах новое кольцо; всё будет. Будет Радо, который сможет укрыть от всех опасностей, будут дни и ночи вдвоём, будут секреты на двоих и прикосновения. Пока что Роанн получил и без того очень много: кольцо и ленту на шее, метку-шрам — символ волчьей пары, крепкую золотую нить и смысл жить.
— Т-ты меня... найдёшь, — он шумно сглотнул, надеясь, что Радо не поймёт, что голос так сильно дрожит из-за сдерживаемых слёз. — И-и м-мы будем жить в-вместе.
  Он говорил, не зная, кого именно уговаривает — Радо или себя самого. Он должен был говорить, чтобы не думать, чтобы уболтать, оттянуть ещё немножко самое страшное.
— Я-я б-буду целовать т-тебя кажд-дое ут-тро, — убедил себя чуть отстраниться, чтобы смотреть прямо в глаза, звучать убедительнее. Он вспомнил сделку, заключённую ещё тогда, в домике у источника. — И-и... засып-пать в-вместе с тобой.
  Не до конца понимая того, Роанн балансировал на краю. Одно неверное слово — прольётся из глаз золотым, больше не сможет остановиться.
Он так хотел быть сильным.

Отредактировано Roanne (2021-07-01 21:47:27)

Накрыл ладонью кольцо на мгновение. На всю жизнь — долгую ли, короткую — будет думать о нем одном, принадлежать одному ему, телом и душой. И обязательно дождётся.
  Голос Радо всегда мог его успокоить, с самого начала, с самой первой встречи. Спазм, перехвативший горло, медленно отступил, и Роанн уже почти не дрожал в любимых руках. Он набирался сил на долгое, долгое путешествие — не знал, сколько предстоит не видеться, но даже минута порознь показалась бы вечностью. Согревался родным теплом, чтобы не замерзнуть тёмными ночами. Прислушивался к его дыханию, вглядывался в глаза напротив; чтобы в сердце спрятать всё это. Всё ревниво забирал, не меньше — отдавал с непривычной щедростью.
  Каждое слово помнить будет. Каждое прикосновение. Так, будто это было только вчера. Только сегодня. Только сейчас.
Тогда непременно сбудется.
— Я верю тебе, — он хотел бы улыбнуться, но ничего не получилось — только вспыхнули на мгновение искорки в глазах и вновь погасли. — Я ведь жадный демон, тебе придётся мне за всё это время... отплатить. Секретами.

  У него было разбито сердце, но он тоже старался помочь Радо, скрыть душевную боль за притворной уверенностью. Ласково глядел, снова пряча всё мрачное глубоко под рёбрами, оставляя для своей пары только самое хорошее, светлое. Радо должен запомнить его таким — слабым, но любящим, несломленным, чтобы зимними вечерами не прокралось сомнение и дурные мысли. Он не должен бояться, не должен поддаваться соблазну — ни один из них не должен уйти в ту мрачную одинокую бесконечность, куда Роанн успел сделать шаг утром. Должны жить, вместе.
  Тонкие бледные пальцы обвели линию челюсти, заботливо отвели выбившуюся прядку с виска. Он приобнял такую привычно-колючую щеку ладонью, вложил в этот жест: будь сильным, ради меня. Не сдавайся. Дождись. Больше ни о чем не стал бы просить. Сам поцеловал, легко, будто лепестками золотарника, крыльями бабочки, и снова позвал своим нежным голосом, ни для кого другого таким не был:
— Радо, — выдохнул признанием.

  Снова оглядел. Другим был, когда остановил его в лесу; другим станет, когда снова свидятся. Вот только для Роанна останется неизменным, как и то, что сердце золотое бьется быстрее, когда оказываются близко.
— Я люблю тебя, — шепнул он, прижимаясь к лбу Радо своим.
  Так хотелось, чтобы внутри стало пусто, чтобы не нужно было испытывать эту боль. Но Роанн не мог отказаться от любви, даже если она несла в себе невыносимую боль; никогда не сможет. Радо всегда будет его единственной парой — как волки.
  Он снова коснулся губ Радо, так же трепетно и нежно, как в самый первый раз. Больше не нужно было притворяться, будто след от черники убирает. И никогда не придётся. Как только снова встретятся — он обязательно справится с собой, не будет, смущаясь, терять возможность поцеловать лишний раз. Наверняка всё равно будет румяниться, но, как всегда, с готовностью позволит Радо всё-всё. Они заслужили это — быть счастливыми.

  Для бесконечного «вместе» придётся пожертвовать «сейчас». Сейчас, сейчас он наберется сил. Скажет, даже если инстинктивно сжимает зубы до боли, чтобы не уронить ни одного слова из тех, которые обязан был сказать. Тянуло говорить о другом — о том, как здорово будет остаться здесь вдвоём до конца.
— Радо, я... — остановился, не дал себе сказать то, что хотел; напомнил себе ещё раз: как волк. — Не чувствую ног. Не смогу... сам.
  Плохое слово, темное слово — не произнёс. Да и не думал о нем — мелькнуло только в мыслях: как будто само тело отказывается от сделки. Ничего, Радо что-то придумает. Он умный, а Роанн... очень устал. И перед глазами, наверное, темнеет оттого, что в дрёму проваливается. Ничего, он не уснёт. Надо только смотреть в карие глаза. Самый красивый волк на свете. Только не закрывать глаза.

  Он не спешил уйти, но знал, что если задержится до утра — уже не сможет. К горлу то и дело подкатывали всё новые и новые приступы кашля, но сил бороться с ними оставалось только меньше. Липкое бесчувствие уже давно поднялось выше колен; в этом было благословение — вместе с возможностью двинуть ногами он потерял и сильную боль в открывшихся на ступнях ранах.
  Медленно моргнул: веки вдруг стали тяжелыми, как перед сном или сразу после. Может, он случайно задремал в руках Радо, только сейчас проснулся?
  Я ведь умею исполнять желания. Всегда выполняю сделки.
Мы сможем.

Нельзя плакать.
  Сердце билось тяжело, тревожно; Роанн всё старался бороться со сном, заставлял себя снова и снова открывать глаза. Перед глазами мелькали деревянные балки со свесившимися пахучими букетиками трав в их комнате, потолки коридора и кухни, которые за недолгую жизнь в Доме успел запомнить насовсем; прежде, чем мелькнули синие обрывки неба межд густых облаков, он вжался крепче, тихо застонал: просил не выходить. Тихо, жалобно, надеясь и боясь, что услышат. Потом на мгновение всё снова погрузилось в темноту. Может быть, оно и к лучшему, едва успело промелькнуть в голове.

  Он поспешно распахнул глаза, испугавшись не того, что больше не проснётся, а того, что Радо заметил, что он уснул. Над собой он видел лицо Радо в профиль; плотно сжатые губы, заострившиеся черты лица. Не смотрит. Роанну было больно не видеть его взгляд, но он знал, что если бы увидел — стало бы ещё больнее. Он чувствовал, как чужие пальцы когтями впиваются в бок, но не признавался, что это тоже приносило боль — хотел бы ни одного прикосновения не потерять. Как же рад, что на шее останется метка-шрам.
  Роанн не беспокоился за себя, под рёбрами болело из-за страха за Радо. Ему оставалось многое — вещи, их места, ставшая любимой комната под крышей, — и вместе с тем не оставалось ничего. Роанн понимал это со всей отчетливостью, но был бессилен, не мог даже шевельнуться, сжавшись в любимых руках, будто ожидая удара. Он и ждал его. Ударом было бы, если бы Радо и впрямь отпустил его. Но такого ведь не может случиться?

  Губы задрожали, когда Радо заговорил. Он не хотел в Фарн. Он не мог, не хотел и шага сделать прочь. В глазах застыли слёзы; нет, ещё нельзя. Ещё немножко. Немножко. Сначала надо... попрощаться.
  Ржавой стрелой вонзилось в сердце чёрное слово, и не успел спрятать взгляд, когда Радо посмотрел в глаза. Упал на колени; Роанн шумно выдохнул, перебивая подступивший к горлу от волнения кашель, жадно потянулся к Радо, своему дорогому, прекрасному Радо, самому красивому волку на свете. Почему боги не дают полюбоваться им лишний час? Неужели они вдвоём мало страдали?
— Я ждал тебя целый век, — и прижался ещё крепче, обнимая за взлохмаченный затылок узкой ладонью, выдохнул ещё: люблю. Теперь сильнее, чем когда-либо.
  Он поцеловал Радо. Прижался своими побелевшими губами к другим, родным; казалось, будто все силы вложил в эту последнюю ласку. На язык скользнул тяжёлый привкус крови, но — не впервые за сегодня. Не обращая внимания на выворачивавшую наизнанку сердце боль, Роанн целовал свою любимую пару, и первый поцелуй — нежный, ласковый, как первая влюбленность, — незаметно перешёл во второй, третий. Силы почти совсем оставили его, но он упрямо льнул, сражался за последние минуты их общего счастья перед долгой тоской. Роанн отчаянно, слабо тянулся ещё, пока ещё владел руками, мог приподниматься, мог быть рядом. Последний поцелуй отдавал мёдом и черникой.
  Он снова прижался лбом, чтобы восстановить потерянное дыхание, не поддаться очередному приступу. Впереди длинное путешествие, им нужно немного передохнуть. Ещё немножко.

  На языке вертелось много слов. У него не хватило бы целого года, чтобы произнести их все, поэтому приходится жертвовать многим, даже самым важным: последние слова запомнятся, должны поддержать в трудную минуту, когда даже у его храброго Радо появятся тёмные мысли. Несмотря на то что странная болезнь хотела сделать его голос грубым и холодным, Роанн смог смягчить, позвать его так же, как тогда, когда Радо держал его, израненного, изломанного, в руках. Мягко, нежно, шелковой лентой в пальцы — никогда не будет так звучать для других.
— Останусь твоим навсегда. Вернись за мной, прошу. Я вновь буду ждать. Как волк.
  Горькое сожаление ложится тяжестью чёрной шкуры на плечи; нестерпимая боль пробивается заострёнными клыками. Чёрная тоска темнит потускневшие золотые волосы, рассыпает щедро мрак по светлым ресницам. Красная лента с кольцом-обещанием исчезает, и некогда сильные поджарые лапы согнуты, беспомощно прижаты к груди. Только взгляд останется тем же, для него — всегда.

  Когда он открывает глаза, мир становится ярче. Сотни запахов переплетаются под мрачным полотнищем надвигавшегося дождя; ярче всех — золотая нитка общего запаха, самого вкусного, самого правильного: вечность бы рядом оставаться.
Ты обещал, что не так больно будет зверем. Но стало больнее.
  Ему трудно упросить отпустить себя. Он ластится в последний раз; трется узкой мордой о смуглую щеку, дёргая ушами, задевает чужую рубашку. Медленно, справляясь с новым приступом боли, поворачивает голову. Ты говорил, нужно касаться, чтобы друг друга запахом пометить. В собачьих глазах блестит влажным золотом; уперевшись лапами в крепкие плечи — пусть к возвращению станут шире! — он опускает морду, покусывает аккуратно краешек воротника, лижет в шею. Утыкается носом в местечко, где у самого стоит метка; шумно выдыхает. Набирается решимости. Как волки.

Он изворачивается в ослабевших руках и соскальзывает на землю. Ещё рано, ещё нельзя. Нужно сделать то, зачем пришли; иначе всё героическое, что Радо заставил себя сделать, пропадёт впустую.
Шаг. На тёмную землю брызгает золотым с израненных подушечек лап. Чёрный пёс покачивается, вздыбив шерсть на впалых боках; когтями вцепляется в землю. Не упасть. Если упадёт — ему уже не позволят уйти; тем сильнее соблазн.
Шаг. Чёрный пёс хочет обернуться, и ему приходится остановиться, чтобы побороться с этим. Золотая нить натягивается, впивается в хрупкую шею, скрытую за густой шерстью, и дыхание вырывается хрипом. Он ещё чувствует привкус крови на языке, жмурится, прогоняет всё прочее. Память — единственное, что остаётся в себе дорого.
Шаг. Он всё-таки оборачивается, смотрит на одинокую фигуру; так встретил — на коленях, протянув руки, — так провожает. Не хотел видеть, но важно было помнить. Даже таким, с потухшим взглядом, со сжатыми до боли клыками; будет помнить всё, каждое мгновение, до конца.
До свидания, мой Радо.

Золотарник протяжно скулит и отворачивает голову.
Теперь — можно. [icon]https://forumupload.ru/uploads/0018/28/7e/883/245908.png[/icon][status]буду с тобой[/status]