- Зачем мне убивать ту, с которой я так славно проводила мно-огие часы? - хмыкнула Мэри и наконец убрала трость от лица Меррума.
- Ессли ты думала меня этим удивить, то ты опоздала, - зашипел псионик, продолжая сверлить ее пылающим взглядом.
- Кисмезис нередко закан4ивае1ся смер1ью одного из пар1неров, - произнес Непенф, как бы ни к кому и не обращаясь.
- Не думала. Я всегда надеялась, что ты не такой тупой, как кажется на первый взгляд, - Мэри вскинула брови и соизволила повернуться в сторону Кикеона. - Какой-то убогий кисмезис в таком случае. Кроме того, у меня не было никакого желания убивать Темуру. Простите мою невинную сентиментальность, но я даже дорожила ей. И-и-хи-хи-хи.
Возможно, это заметила лишь принцесса, похвально не утратившая способности трезво мыслить и наблюдать в этой суматохе, а может, не заметила и она, занятая присмотром за готовым драться Меррумом. Так или иначе, Непенф стоял с угрюмым выражением лица, глядя на МакДик, и в его взгляде сквозила жалость. Как же скуден должен быть разум, чтобы к такому возрасту ни разу не изведать настоящих черных чувств, лишь презрение к остальным? Дорожила... так говорят про игрушку, красивую саму по себе, которую и держать в порядке лень, и выкинуть жалко.
Невольно Непенф вспомнил ту бесноватую суку, с которой его свела судьба больше оборота назад. С ее пурпурной кровью она имела чуть ли не официально прописанное в ебаном законодательстве право требовать внимания и почтения от каждого, кто не обладал шансом когда-нибудь взгромоздить свою задницу на императорский престол. И, естественно, она приходила в бешенство, когда этим вниманием ее обделяли. Кикеону всегда жутко доставляло раз за разом обламывать ее гонор, оставаться в живых, отделываясь кровоподтеками, синяками, царапинами. Мерзкая рыбомордая старалась убить его - по-серьезному, без пощады в самый последний момент, самыми разными способами. Жизнь синекровки на полоборота превратилась в сплошную череду капканов и минных полей, но он бы не сказал, что это было плохо. Тяжело - да, страшно - очень, больно - вдвойне, но не плохо. Только тогда Непенф чувствовал, что раскрывает свои эмоции в полной мере, что он свободен в их выражении, и куда-то пропадала мерзкая покалывающая боль в душе, сковывающая его каждый день, каждый час, каждую минуту. Ради одного этого он согласен был терпеть.
И неизвестно, сколько бы это продлилось и куда еще завело их обоих, но у заносчивой хайбляди была одна характерная для высших кровей черта. Ей всегда и всего было мало.
Она была уверена, что уж ее-то "миленькая жертва" (хайбладка имела привычку омерзительно сюсюкать) никогда не причинит ей настоящего вреда и способна только на то, чтобы ускользать раз за разом, не лишая ее азарта охоты и липкой сладости очередной мнимой победы. Но она не делала попыток разобраться в том, как вообще устроена деталь под именем Непенф Кикеон, а предпочитала просто наслаждаться очередным потоком черных эмоций, на которые синекровный для нее не скупился никогда. Если успевал перед этим передохнуть. И этой своей не-идеальностью тоже люто бесил. Поэтому она и не замечала, что кисмезис начинает скатываться в слишком опасное для нее русло - Непенф все-таки был не железным и не мог всю жизнь прожить на адреналиновой игле. Он сам понимал это прекрасно и довольно быстро вычислил самый удобный выход из сложившейся ситуации. Удобный для него одного, конечно же. В глубине души Непенф всегда был жутким эгоистом.
И рука у него не дрогнула. Когда аристократка, растопырив жабры и плюясь образчиками обсценной лексики, стояла у холодной сухой стены в подвале, скованная по рукам и ногам, она все еще не верила, что больше никогда не поднимется наверх. Готовясь к этому, ее партнер не чувствовал ничего, кроме годной сосредоточенности и странного, ровного греющего тепла в душе. Как будто все идет так, как и должно было идти. Как будто он идет по действительно верному пути, и свернуть значило запороть чуть ли не основу всего порядка и логичности, заложенных в его мозги двумя неизвестными троллями и матерью-троллематкой.
Так что Непенф в последний раз осмотрел свои остро отточенные когти, повернулся к бесноватой суке и спустил с нее шкуру, почему-то в который уже раз приходя в восторг от ее ярко-пурпурной крови, теперь толчками льющейся из глубоких порезов - наверное, восхищение цветами, приближающимися к фуксии, было заложено в нем генетически, как и в сотнях, и тысячах таких же, как он.
От воплей брыкающейся твари аж звенело в ушах, но вскоре она выдохлась и лишь хрипела и взвизгивала, когда он начал уже доставать до костей рук и сдирать с них кусками еще живую плоть.
Никакого удовольствия от самого процесса он не получал. Ни радости, ни сексуального возбуждения, ни упоения собственной властью над кем-то другим. Ну серьезно, он же не фиолетовокровный, и сам процесс зверского истязания его нисколько не притягивал, не возникало и желания когда-нибудь повторять это с кем-то другим. Но она хотела, чтобы Непенф показал ей все, на что способен в порыве яркой черноты - он и показывал, остро отточенным лезвием аккуратно вскрывая дрожащий живот и каким-то мягким, осторожным движением погружая ладонь в теплое скользкое нутро. Коготь наткнулся на что-то твердое - позвоночник. Основа основ, опора опор, и Кикеону почему-то захотелось прикоснуться не когтем, а всей ладонью, и он всунул руку глубже, уже не обращая внимания на то, что высшекровка больше не шевелилась - болевой шок и потеря крови наконец убили ее.
Только сунув руку в горячие и еще сами по себе живые внутренности, Непенф почувствовал, как он замерз стоять в этом подвале. Надо будет все-таки отопление и сюда тоже провести. На мгновение отвлекшись на бытовуху, синекровка, не вытаскивая ладонь из живота своего кисмезиса, положил подбородок на голое ободранное плечо трупа и снова вернулся к изучению собственных ощущений - ситуация была нестандартной, и ему самому было интересно, что же он будет чувствовать.
Описать это для себя словами было очень сложно. Эта скотина наконец подохла, и у сталкера будто камень с души свалился. Было так легко, хорошо, даже немного весело, и он улыбнулся, довольно сопя в еще теплую шею. Потом пошевелил рукой - той, которая внутри, отстранился и аккуратно вытянул ладонь наружу. За ладонью потянулись вязкие прозрачные нити какой-то слизи, окрасившейся пурпуром. Он действовал очень осторожно и не вскрыл ни один из внутренних органов, но в полость натекло порядочно крови.
Однажды, довольно давно, после очередного короткого и болезненного кисмезисного секса Непенф выпроводил дрона с двумя ведрами за дверь и задумался о весьма досадной невозможности кончить чувствами. Похоже, именно это он сейчас и проделал.
Подняв глаза, Кикеон всмотрелся в перекошенное агонией, с раздербанеными жабрами лицо бывшей оппонентки, но не ощутил прежнего всплеска жгучих эмоций. Так странно. Как будто он пришел сюда раздробленным на части, а сейчас стоит уже единым целым. Как будто он узнал самого себя. Наверное, в этом и есть смысл. Моргнув с каким-то сонным выражением лица, Непенф поднял руку и провел подушечками пальцев по ребрам трупа, оглаживая разодранные жаберные щели между ними, обрамленные бахромой сворачивающейся крови. Стоя вот так и беззастенчиво лапая не успевший остыть труп, он почувствовал, что ночь будет неполной, если он не скинет заодно и начавшее вдруг зарождаться напряжение другого рода.
Интересно, обернулось бы все по другому, будь она не настолько уверенной в своей неприкосновенности?
Непенф хрипло вздохнул, когда полностью развернутое ярко-синее щупальце медленно скользнуло в рассеченную брюшную полость. Ощущение тепла и спокойствия захлестывало его с головой. И внезапно свалившаяся на уши тишина, прерываемая только звуками частого горячего дыхания.
Ох, как же она любила покричать.