Не использованный пост
про то, как Тенар пыталась не только в груню и магуню, а ещё и рок-звезду

Тенар ступила на подмосток, чувствуя, как оглушительно цокнула доска под её башмачком. Она рефлекторно сглотнула. Выступление перед толпой — самое страшное, с чем только может столкнуться артист и музыкант. Иным выход в люди даётся легко, да и дома Тенар была не из робких, но тут, поглядев на количество голов: в шаперонах и простоволосые — она трухала как зайчишка. Но глаза и лица у них были не злые, в худшем случае нейтральные и незаинтересованные от уже отыгравших своё и ждавших приз конкурентов, а больше — выжидающие от зрителей.
Понимая, что просто так играть свою провокационную песню, находясь в конце списка и дотянув уже до послезакатных сумерек, когда у всех зрителей уже трубы горят как выпить хочется, будет очень глупо, Тенар откинула с лица передние пряди, убранные полдня назад в косы и теперь почти распустившиеся, и рассеянно улыбнулась, делая жест пока свободной от мандолы рукой.
— Приве-ет? — протянула она, чувствуя, что не даёт нужного столичного акцента, но сытые румяные лица в первых рядах просветлели, очевидно, принимая её нерешительность милой до очарования. Тенар бы себе дала пощёчину, если честно, будь не на публике, и приказала не тратить время людей.
— На острове меня звали Сахира, и я приехала в столицу недавно учиться магии, всё такое незнакомое и невиданное… — девушка терпеливо вывела рассказ о себе, простушке, изначально спланированный обрубленным куском без кучи уточнений, что она не с того острова и не того изначально имени, подогревая вовлечение толпы:
— Что-то ты сильно белая для островитянки!
— Да живут там, живут наши торговцы!
— Заткни хайло, Лудо, дай девочке сказать!
— Петь начинает пусть лучше, весь эль выпьют!
Тенар дрогнула уголками губ. Значит, съели.
— …но, знаете, чего я больше всего не могла понять? Как так здесь популярны тощие девочки?!
Это, относилось, конечно, к аристократочкам. Обёрнутые в пышные юбки, затянутые в невозможно узкие корсеты, с чистой кожей и красиво убранными волосами, они представляли для Тенар нечто недостижимое и при этом настолько невыносимо красивое и совершенное, что девушку пробивало на зависть. С её жизнью поди имей голень в ладони обхват, что говорить о грубых руках, в которых все красивые хрупкие вещи ломались!
А тут стояла толпа простаков и богатых, но не родовитых горожан, многие женщины в которой были дородными от вечной выпечки на завтрак и жирных похлёбок и рагу в славных жральнях. Иные из них ещё и ростом Тенар были по грудь при тех же формах. Так что ей невероятно повезло: её слова встретили со свистом и смехом, мол “ну не мы же, вот моя баба же, не изменял же”. Она так угадала! Может, сегодня ей повезёт ещё немного?
— Ну, не буду томить! Думаю, песня вам ударит по тем же струнам, что ударила мне, когда я её сочиняла!
И она стукнула ногой в башмачке: сначала твёрдым мыском, потом гулкой пяткой, а на поворот бедра второй ноги раздалась трель металлических колец. Руки махнули широко и резко, переворачикая мандолу на ремне под грудь в ту позицию, в которой её Тенар взяла, зажимая первый аккорд, но ещё такт-два играя только ногами, с удовлетворением наблюдая за впечатлёнными её ритмом и тем, что она ещё собралась руками играть и петь, людьми.
Всё её тело сегодня было один большой и многоголосый инструмент. На её ногах были прикреплены бубенцы с дощечками ремнями, и почти весь аккомпанемент себе же, собираясь на конкурс, девушка спланировала сама, не желая делиться ни музыкой, ни позором иль славой, которые она могла ей принести. Она хотела попробовать, чего стоит сама, одна, пока в городе не было Геда, пока он оставил её с книгами и деньгами и ушёл по делам. Конечно, он её наверняка накажет, что она мало практиковалась в чтении, чистописании и магии и всё больше дёргала струны и вспоминала, как танцевать и чувствовать ритм, под конец превратив в ансамбль себя всю. Но если его не будет ещё неделю, она точно всё наверстает, была уверена Тенар. Потому что до конца песни она выложится, вымотается и сорвёт себе всё, что можно, включая нервы.
“Шантресс, помоги мне!” — попросила девушка покровительства у богини, и, не закрывая глаза, но отстраняясь от того, что происходит в мире вокруг, тронула струны, уходя в музыку.

перепевка на мотив Katzenjammer — Curvaceous Needs
Ритм мелодии был танцевальный и быстрый, и пела Тенар с родным, не похожим ни на иш-калафский, островным акцентом: переливистым, звучным, с шипящими концами и “с”, как налетают на берег одна за одной волны.

Потанцуй с моей душой!
Он не станет возражать
Напои его вином, пробуй телом соблазнять
Но как ни вейся и не пой,
Он не клюнет на тебя,
Ведь слащавой он селёдке предпочтёт всегда меня!

Люди хлопали, даже если не сразу уловили смысл, и Тенар, дав один проигрыш, влетела в припев, аж подпрыгнув:

Хоть эльфийка и магиня
У-ла-лэй, у-ла-лэй!
Да даже пусть ты и богиня
У-ла, у-ла лэй! — теперь это улалэй, в ритм и нет, неслось на неё от тоже приплясывающих зрителей, подбивая задирать голос и рвать струны на грани срыва и ора:
Шантресс дала мне мягких линий
И пыл мой от огня,
Исчезни, конкурентка,
Он любит лишь меня!

Она задыхалась, и потому хватала воздух, повторяя мотив припева ногами и мандолой, но давая себе перерыв. Танцевать и петь, знаете ль, очень и очень сложно! И если во время входа на помост у неё были лишь чуть влажные от волнения ладони и всё холодело в животе, то теперь по вискам уже собирались первые капельки пота, приклеивая волнистые тёмно-рыжие волосы к лицу в затейливые крендельки, а на светлом лице, присыпанном веснушками по скулам и переносице, пятнами налипала краснота.

Будь манерна или в гонор
Ударяйся — всё не впрок,
Я надеюсь, ты здесь, детка, всё же вынесешь урок:
Не собака мой мужчина,
Чтоб на кость твою смотреть,
И когда он ищет женских форм, он находит их во мне-е~

Тенар не знала, когда под ней, стучащей мыском и пяткой, отбивающей ритм на помосте, начала подтанцовывать вся окружающая земля, но она заметила, что почти все люди ловили её ритм, чтобы не спотыкаться. Большинство, впрочем, не возражало, даже не чувствуя подвоха. Тенар пела на грани ора, как безумная, в толпу, и толпа резонировала почти музыкальным ором с чудовищной силой эмоциональной поддержки в неё. Она не чувствовала себя такой живой годами, если вообще чувствовала когда либо! Одновременно не забывая крутить бедром и задом, звезда вечера посылала в полёт два слоя: синий верхний и белый нижний — своей юбки по колено и бубенцы, видные на бедре и голени и щиколотке на ремешках под ними. Ещё раз подпрыгнув, уходя на припев под свист и улюлюканье, Тенар почувствовала, что башмачок на её ноге с бубенцами ослабел, а в следующий момент обувь улетела в пленённую аудиторию - которая, впрочем, не пострадала с переломом носа или хуже, а с хохотом вернула увлечённой девушке из задних рядов её не-букет и не-невесты, насыпав туда момент. Тенар даже толком не следила за судьбой потерянной обуви, пока она не начала трястись с чуть ли не дымящимся под ней помостом, когда она под крики “Ещё, ещё!” повторяла и повторяла припев-проигрыш, припев-проигрыш, и это бесконечное “улалэй”. Но она заметила знакомую фигурку и золотистые голоса и присутствие. Снова она была в центре внимания, но теперь не она — пленница, а все — её пленники, однако невозможная схожесть момента спустила лавину воспоминаний и событий как отдалённое, но мощное эхо спускает смертоносную сель. В мгновение красная, дикая, пьяная, уже сипнущая Тенар перестала сосать почти непристойно яркую и исступлённую народную любовь как жадная комариха, токнула пяткой в ту же доску, в которую старалась токать меньше, чтобы не пробить, посылая невольным приветствием волну магического импульса, и помост под ней проломился на изломе проигрыша.
Со вскриком и монетками и башмаком девица упала в тень грубо сколоченной коробки под такой же подбадривающий свист, улюлюканье и хохот. Там, внизу, приземлившись очень немилосердно задом на мостовую, а поясницей — на обломки доски, она, продолжая сжимать в пальцах лютню и подрыгивать привыкшей стучать мыском и пяткой ногой, смеялась и плакала. От боли ли? От стыда и досады на всё, окончившееся буквально провалом? Наоборот, от радости? Она не знала. Может, от всего и сразу. Гед был здесь, а она выплясывала и кричала себе похабные песенки ревнивой девицы, хотя только перед его уходом так серьёзно заверяла, что она давно не играет и не поёт и конечно же липнущие к нему адепточки ей только в радость, что она больше не будет шататься по городу и красть…
Врушка.