Этот день в пути оказался сложнее предыдущих. Спрыгивая из паланкина ещё до того, как его спустили с верблюдов на песок, Тенар едва не потеряла равновесие и долго трясла головой. Потом, сориентировавшись немного в пространстве, она первым делом не поправила одежду, не прочесала рукой сбившиеся в медное гнездо волосы, но бездумно потёрла запястья.
Всё ещё не привыкла к отсутствию на них периодически опухающих и даже нагнаивающихся из-за заражения ран, которые закрывали повязками с вонючей и едкой мазью, и причинявших страдания кандалов. В её кандалах было даже что-то вроде зачарования, чтобы мешать ей двигать камушки и пыль в клетке, в которой её обычно держали с другими девушками, впрочем, её пленителей это не спасало. Сахира, они звали её Сахира, произнося слово так, как будто сплёвывали мерзость. Ведьма. Никто не мог понять, почему у даже повязаной и заблокированной девицы с искрой выходило желать им чесотки на мошонке и она, о ужас и кошмар, действительно возникала! За каждую сорванную сделку ей обычно всыпали плетью, но никогда не рвали кожу, как никогда и не проводили усмирительных, кхм, групповых бесед. Работорговцы умели беречь рыночный вид товара, и высокую цену за ведьму ломили не только за её необычность, но и за ценное для особенно неуверенных в себе мужчин качество, хотя Тенар было девятнадцать, когда она попала к ним в руки, и задержалась она там на целый год, а обычно девушки её экстерьера улетали не больше, чем за месяц. Нет, её просто били, недокармливали, не давали лечить раны и разминать тело больше, чем требовалось. Конечно, она побледнела и похудела. Шутка ли, но, за исключением дней на рынке, она почти не видела и света, и потому сделалась иссиня-розоватой, и теперь легко считала на теле под кожей жилы и вены.
Поэтому, и по некоторым другим причинам, главным занятием Тенар, которой недоставало сил подчас даже просто совершать долгие переходы до рынка, стал сон. Привычка не желала уходить и сейчас, даже спустя несколько дней с освобождения. Едва Гед нанял паланкин, девушка, отвлекаемая от бездействия только не слишком идущим под дневной пустынный зной разговором, лишь вкратце сказала, что родом она с острова, и ничего там особенного не происходило, опуская любые детали о своей семье и их печальной судьбе, а потом, зевок за зевком, лишь уточнив, что значит слово "карета", сползла на постеленный подушками пол паланкина и свернулась в комок. В позе зародыша, или, если хотите, любого теплокровного зверёныша, который прячет голову в мех, накрывшись воротом свободной рубахи, Тенар исчезла из переставшей напоминать сплошной кошмар реальности почти на весь день, хотя теперь ей предлагалась и тень, и компания, и вода с едой. По привычке, просто по привычке. Так минул этот день.
А после заката она, зевая, на ватных ногах, выползала на стоянку у оазиса, содрогаясь от того, что обычно является утренним ознобом у дозорных, ночь проведших в бдении. Или некормленных, например. Так что она тёрла, тёрла ледяные запястья и щурилась на сборище пёстрых тел вокруг ярких огней.
"Праздник", — подумала Тенар. Гед упоминал праздник. Тут же глазами поискав своего нового, ум-м, наставника, девушка нахмурилась. Ей хотелось пить, есть и в тепло, ночи в пустыне были отнюдь не теплы и не милосердны и, знают боги, Тенар ненавидела пустыню не меньше её коренных смуглых жителей. Эта земля немало выпила сил из некогда живой и несгибаемой островитянки, оставив лохмотья.
"Гед тоже южанин", — подумала мрачно девушка. Конечно, он говорил про землю за морем, что он из Гильдии Магов, и именем назывался, ну, практически островным. Но если вчера пребывающая в эйфории от долгожданной свободы отпущенка отметала такие формальности, то теперь тревожный зверь на задворках её разума скрёбся и скулил не доверять с полуслова, не бросаться в омут, помнить, что жизнь зла и охотно убивает любую надежду стократ сильным разочарованием. Лучше надежд не иметь вовсе.
У костров сидели преимущественно мужчины, хотя многие из них танцевали вместе с женщинами и молодёжью.
Распустив халаты, днём берегущие их от жара солнца и ночью — от ветров над песками, они пили пряный чай с молоком (она знала напиток, но никогда не пробовала его на вкус) и что-то очень несущее бормотухой, закусывая сухофруктами. У одного из меньших костров на прямоугольных вертелах запекали мясные обрезки и, когда один бок был готов, переворачивали и обрезали большим ножом на очередную лепёшку с горькими травами, после чего заворачивали её и выдавали следующему в очереди. У Тенар живот завыл некормленной сторожевой псиной, и, несмотря на кричащие об осторожности инстинкты, она шагнула в круг этого костра.
— Чего тебе, иноземка? — спросил один из поваров, лязгая лопаткой и ножом, сбрасывая в костёр шкворчать сок и жир. — Заблудилась без сопровождающего?
Тенар поджала губы. Гед сказал, что она свободна, и поэтому она собиралась попробовать эту свободу, но для женщины за пределами городов южан, если она не была недостойной, воином или признанным магом, одной было пребывать не только неприлично, но и просто опасно. Но она маг.
— Я сама с собой, — сказала она, ломая голос об местный акцент, усиленно подражая ему, но прокалываясь на темпе и интонациях. Год она спала и слышала мерзкий говор, но она знала достаточно слов, чтобы сообщить о том, что она больше не вещь. — Я — маг.
Всё в южанах было неприятно: их поведение за костром, их музыка, их смех, их лица, и в этот раз их лица стали ещё неприятнее, вытягиваясь улыбки:
— Да что-о-о ты. И как же тебя зовут, маг?
— Сахира.
Мужчины прыснули смехом, а уже и забывшая хотеть пить и есть Тенар стушевалась и обозлилась. Прежде, чем у ней был шанс найти что-нибудь, хоть что-нибудь для демонстрации, хотя она, на деле, не умела ничего, к ней сзади подкрался какой-то пахнущий солью и сухим деревом и потом парниша и навис над плечом. От него несло брагой.
— Давай потанцуем, а я тебя угощу?
Тенар взвизгнула, почувствовав, как чья-то лапа гладит сквозь купленные накануне штаны её тощий, но всё же по-женски округлый зад.

Отредактировано Tenar (2018-05-05 17:39:16)

Ах вот же, вот же он, её герой и спаситель. Будь Тенар ещё чуть более напугана, она бы попыталась в Геда вжаться и закопаться, как дети заворачиваются в одеяла (и не надо тут про твёрдость мужского тела, это совершенно не важно в вопросе поиска комфорта и защиты!). Но она почувствовала ход земли совсем рядом и собралась, зная, что вариантов, кто это мог делать, было дай боги полтора: Гед или она. Да и если бы не это изящное решение — так бы и залепила наглецу острым костлявым локтем прямо в солнечное сплетение, несомненно, спровоцировав насилие по отношению к себе.
Гед был очень вовремя. А Тенар была очень благодарна.
— Спасибо, — сухо выдавила девица, с неприязнью глядя на упавшего сластолюбца и пожелав ему головной боли на многие дни. Она уже не заметила, как тот, вставая под подначки, что, де, глядь, и правда ведьма, и побуждающие рывки руками за шкирку, скривился.
Она чувствовала себя неуютно, потерянной. За неё опять платили, и это было очень странно. На острове, исчезающе редко видевшем корабли, потому что изумрудов, вопреки названию, в нём не было, как и любых других ценных камней и металлов, некоторые жители разных сёл имели деньги, но немного, и не пользовались ими для обмена, предпочитая добрососедские услуги или, по-умному, бартер. Украшения вот ценились больше, и потому иной раз монеты правили по случаю, чтобы вытянуть простенькую проволку на подвеску, кольцо или шитьё на праздничный наряд. Тенар не знала, во сколько обходилась Геду, но сам факт её свободы оценивала так: “бесценно много”. А это и льстило, и немного пугало. За ней в жизни так мальчики, которым она нравилась, не ухаживали, не заботились, как Гед, а невеста должна за заботу и подарки и дом своему мужчине кое-что. А ему она что должна? Тенар предполагала, что, обучившись, действительно что-то сможет дать, но её узкий кругозор с трудом, несмотря на краткий рассказ о Гильдии, о братстве честных и хороших магов, об обучении и работе магов, предоставлял картину будущего. Куда охотнее он давал уже виденное: что Тенар, разочаровав мага, просто вернётся в состояние рабыни, не цепями и плетями обязанной служить мужчине всеми удобствами в жизни — так чувством долга за доброту и свободу от кандалов.
Поэтому Тенар боялась вспоминать больше слов благодарности, чем одно, и сразу условилась с собой принимать без вопросов только то, что предложат. А тут же поставленный молчаливо переведшим взгляд Гедом выбор вогнал девушку в ступор. Она открыла рот, глядя на напитывающуюся соусом и соком лепёшку, и попыталась понять, о чём вообще с ней говорят. Ей салютовали кружкой. Что? Пить? Алкоголь? Но… Гед отказался.
На острове сброженные соки были, в основном, способом сохранить то, что не пережило бы зиму, когда большая часть садов и диких плодовых деревьев не плодоносила, а дождь и вода надоедали хуже редьки. Мужчины пили напитки как было, женщинам и детям наводили водой, только чуть подслащивая питьё. Ещё брагой лечились. Тенар раз хлебнула чего-то крепче кислого и сухого сидра из диких яблок и груш — чуть не умерла. Поэтому теперь от незнакомого напитка она отказалась, тем более её больше привлекал тот странный чай, в чайник с которым, стоящий на углях, постоянно подсыпали чего-нибудь и подливали молока.
— Я хочу это, — кивнула она на него, не торопясь садиться и вертя лепёшку в руках. Голова неохотно вспоминала незнакомое название, — ма… ма…
— Масалу? — спросил мужчина. Этот чай сегодня пили только торопящиеся выехать дальше, чтобы довезти гоузы к утру, караванщики, остальные ограничивались обычным чаем, если не пили, но не пить было грех. — Да, девица, губа у тебя не дура! А ты? — он кивнул магу, заказывавшему банкет, и Тенар уже испугалась, что за её каприз с него стрясут больше, а ей может даже не понравиться.
Она присела с ним рядом на корточки, как готовая бежать гончая, и попробовала поесть, но завертела головой. У костра было слишком людно, их обходили, но пыль летела вокруг и Тенар, её всю явно видела, хоть у ней и не скрипело на зубах. Кусок в горло не лез. Она получила свой чай в нарядно украшенной глазурью посуде, и уже хотела рвануть куда-то прочь, в тень, чтобы на неё вместе с магом прекратили ронять взгляды и, не дай боги, спрашивать о чём-либо. Смех звонкого голоса со стороны воды дал ответ, и Тенар, обтерев руки от всё-таки потекшей по правой сочной жижи, бедро, склонилась над ухом Геда на губящих уже ногах и попросила:
— А мы можем… куда-то пересесть?
Она ничего не подразумевала такого, но её одарили многозначительными взглядами и она вспыхнула.
С берега нёсся звук плещущей воды и ругани какой-то местной бабы, чтобы поганцы не смели портить воду. А ещё там было почти ничего не видно.

Чай масала был непохож ни на что, что когда-либо пила девушка. Это было и молоко-не молоко, и чай-не чай, а уж натёртые специи, которые ложились на язык с последними каплями мучнистым осадком, некоторые — чуть прижигая вкусовые рецепторы, иные — не трогая их никак вовсе, потому что были вброшены в чайник для аромата… странно. И не какой-то определённый вкус, потому что слишком много всего и молоко всё гасит, но и не безвкусный. Просто очень странно. Не сказать, чтобы вкусно, но приятно, и очень-очень чуждо. Как и всё здесь. Как и всё в мире.
Тенар выпила чай ещё быстрее, чем смолотила ужин, и сделала вид, что ей очень-очень понравилось. Осадочек съела просто из жадности, свойственной таким вот вечно некормленным волчатам, детям голодного края. Тем более, пусть и тоже непривычно жирный для её отвыкшего от нормальной кормёжки желудка, он приглушал жжение специй от мяса в лепёшке, которое поселилось в желудке.
В клетке их кормили лепёшками и странной кашей с редкими кусками мясных и хрящевых ошмётков, от которых иноземки на продажу бы точно не извелись, непривычные к местной огнеподобной пище, но они болели всё равно: по причине жары, порчи продуктов иль не всегда хорошей воды.
— Спасибо, — ещё раз поблагодарила она Геда шёпотом, когда возвращала чашку. И ещё раз, когда он объявил, что они покинут обманчиво-гостеприимный, но почти физически щипавший на коже Тенар раздражением от их интереса, костёр. Они искали на ней рабское клеймо? Они читали скрытые знаки, которых не видела она? Наконец, может, она надумала всё это, потому что ненавидит иш-калафцев?
Она сидела как гончая наизготовку, и бежала как гончая по сигналу прочь от костра, не особо глядя под ноги. При предупреждении Геда Тенар, конечно, остановилась, нахмурилась, прощупала мыском землю перед собой.
— И правда, камень… — подумала она вслух. Это что-то, что стихийные маги начинают ощущать после тренировок? Как и способность найти воду, выйти на живое тепло, почувствовать дуновение свежего ветра в подземелье? Как странно и, наверное, интересно должно ему жить. А что ещё умеет Гед? Он исцелил её раны… Тенар почувствовала, что любопытство не даст ей покоя и пообещала себе спросить.
— Я не… — подумала возразить девушка, но отвлеклась на шум, водя глазами по кустам. Где-то рядом плескались другие люди, но они сидели у тихой заводи, — я не не люблю людей.
В целом, это было правдой. В частностях, отношение Тенар очень зависело от того, о каких людях и в каких обстоятельствах, количествах, они говорили.
И да, её семья и знакомые давно были убиты либо распроданы, поэтому сейчас речь шла о в большинстве своём враждебных чужаках. И Геде.
— Меня тревожат из нравы и намерения, которые эта брага сделает лишь явней, — закончила она мысль, подсаживаясь к краешку воды, чтобы ополоснуть руки и умыться, пока он ел. Звуки в темноте, зябкий бриз совсем не милосердной к теплолюбивым тварям пустынной ночи, идущая рябью лунная дорожка, и мужчина рядом, который, казалось, единственный просто был готов терпеть её и давать, давать, давать, не требуя взамен ничего. И недосказанность. И вот Тенар прорвало. — Эти же люди охотно кормили работорговцев, смеясь, когда мы давились в клетке гадкой кашей. И даже теперь я для них — чужачка, легко обмануть, легко поймать, товар. Уважение у них я не заслужу даже насилием и богатым закрытым платьем, правда?
Ещё один порыв ветра с воды, и Тенар задрожала, выдёргивая из неё руки, но не только потому, что была не готова к холоду ночи. Она не была готова к выдаче таких идей. На их острове не в особом почёте была письменность, у них не было бумаги и было слишком мало материала на пергамент, хотя в каждом поселении хоть кто-то, но умел не только вести счёт и подписываться. Поэтому сказанные слова никогда не были дешевле письма с печатью и значили. Много значили. Тенар снова пересела к Геду, понимая, что он уже спланировал стоянку так, что они лягут спать. Но как же они лягут спать? Как она ляжет спать? Она целый день проспала так, что её уже тошнило от сна и качки, а на набитый желудок с чаем сон плохо шёл. Но что Гед, если он весь день не спал? Теперь Тенар снова грызла совесть. Вот уж никогда в ней она не испытывала избытка, пока не стала тяжкой крестягой на шее у выкупившего её мага, и теперь котелок совсем не затыкался пыхтеть, как бы его не выбесить, чтобы он её не бросил или не посадил снова на цепь.
— А мы можем походить вокруг? Если караван не тронется до рассвета… Может, найти место подальше от них, а, если не удастся, просто лечь в паланкин, пока он на земле?
Конечно, за ещё почти целый завтрашний день пути они осатанеют в нём качаться, но среди гуляющих уже накануне иш-калафцев Тенар могла бы заснуть только в полном изнеможении или огретая по голове мешком с песком.
Может, ей действительно следовало тоже выпить?

Каждое слово Геда имело смысл и было правдой в простейшем её изложении, без филиграни образов и всяческих прикрас, которые бы подсластили вкус и увели фокус с неприятного, как оползающая от сытости под шелками матрона, супруга зажиточного торговца. Но даже очень прямолинейной и подчас вовсе бесхитростной Тенар от такой неприкрытой истины, несмотря на сродство этой самой их прямой природы, хотелось отгородиться, спрятаться, убежать. Голая правда не несла комфорта, не давала утешения, не располагала пригласить её в сердце.
Как и излишняя проницательность.
— Ты читаешь мои мысли, — не спросила — подловила Тенар, не прекращая ёжиться. Казалось бы, теперь в её теле должно было уже быть достаточно тепла, но она всё равно жалась как цуцык, три ладонями по плечам или нет. — В чём прок слов, когда я не мастер откровений и ты и так видишь меня насквозь?
Она смотрела на Геда прямо, в темноте, когда луна с небес и из отражения могла выхватить лишь тонкую полоску её лица по линии отсвета, было не видно, что она слегка нахмурилась: не потому, что чувствовала, что маг нарушает её личное пространство, секреты свои Тенар, конечно, берегла, но считала слишком незначительными, чтобы их полоскать в чистых водах чужого сознания. Потому, что она опять безнадёжно ощущала себя не способной говорить на равных, ничего на свете не знающей дурой, умной вот ровно в той степени, чтобы ничтожество своё осознавать. Это было печальное состояние, но, как бы ни хотелось Тенар цепляться обеими руками и всеми мыслями в подаренную Гедом надежду, она не могла сбежать из безбрежного, непроглядного, как пустыня и камни вокруг, сейчас.
— Я просто хочу, чтобы это путешествие, эта его часть, закончилась, Гед, — на его имени голос девушки надломился, она всё ещё помнила звенящие сквозь белую и красную марь боли слова “к покупателю, любому, обращаться хозяин, мастер, господин, и не иначе, слышишь, дерзкая тварь”, но она быстро преодолела это, продолжив. — Ты показал мне много чудес этой страны, но всякий раз, когда этот хоровод красок отступает, как сейчас, я чувствую неодолимую тревогу. Я чувствую, что тебя с ней что-то связывает и что-то разлучает, что ты не такой, но…
Она встала, потирая плечи, и промолчала. Ненависть и обиду сложно изжить. Тенар хотела посмотреть мир, хотела научиться магии, именно поэтому она взяла так щедро предложенную руку Геда, но над чем-то в себе она была бессильна даже со всей своей силой воли, которая заставляла её держать слёзы и желать зла, но не ломаться и не умолять о снисхождении. О том, чтобы её, наконец, купил кандидат посимпатичнее. Как сам маг.
— Зябко, но я сейчас согреюсь.
Она шла за ним, как всегда, след в след, не веря своим ногам и упрямо наблюдая то звёзды над головой, то широкую спину, и прямо насквозь чувствовала: вряд ли. Всё, что давало ей питьё и еда, уходило как сквозь песок спустя многие дни плена, и не было пока никаких признаков, что что-то изменится. Тенар не была истощена, но она изрядно поплохела после многих месяцев в клетке — ещё одна причина, что чем дальше, тем меньше её надеялись продать. Дикий зверь чахнет в клетке, говорили они.
— У нас на острове никогда не было таких жарких дней, но и пронизывающий ветер, даже с моря зимой, так не драл, — опять начала заполнять она тишину, чувствуя тянущее бремя инициативы. Сама сказала же, он её читает. Но кое-что он просто не мог прочитать. То, что она не подумала и ещё не ощутила до момента, когда открыла рот вновь, сама:
— Ты устал, да? Я… я хотела бы погулять, размять ноги, но, похоже, лучше выпить. Бабка наливала нам, когда мы болели, чуть-чуть, на добрый сон и мягкое горло. Мужчины пили больше, но они и работали тяжелее. Беспокойство — это же тоже болезнь, но души, да? А после глотка браги я лежу без снов, пока петухи не заорут, вот прям дохлым трупом…
Звучало скверно. Учитывая, что Тенар и так лежала как убитая, свернувшись калачиком, нездоровые для человека две трети суток, то проваливаясь глубже в дрёму, то всплывая на поверхность и слыша резкие голоса, отчего у неё болело тело и приходилось проминать всё на любой остановке, такие признания пахли совсем скверно. А ещё она не учитывала особенностей языка.
— Я… имею в виду, что у нас на острове так говорят. Говорили. Ну, знаешь, дохлая погода — либо настолько штиль, что лодку не выгнать, либо настолько буря, что тоже лодку не выгнать, если только совсем на голову не больной.

Ну вот и мысли её он увёл от Иш-Калафа, хотя ноги всё ещё тонули в песчаной бесплодной почве этой земли. Что за радость, иметь возможность отвлечься? Тенар поняла, что ей не хватало простого человеческого разговора уже очень, очень давно. Как вкус сладких ягод и сочного порося забываешь, годами питаясь пресной и безвкусной кашей, и даже не помнишь, что у жизни есть вкус, пока его тебе не напомнят. Это было хорошей заменой кричащей пестроте рынков этой огненной земли.
— Не знаю, верю ли я в судьбу, — повела плечами девушка, — но этому я несказанно рада.
И ещё одно робкое спасибо, проглоченное вместе с комочком снова загустевшей слюны.
Она переложила ладони на застёгнутый поверх её плечей плащ, оценивая разницу с мгновениями ранее. Нагретая плотная ткань казалась не Возможно, ей тоже стоило взять плащ, или хотя бы короткую, но удобную и прикрывающую торс и голову накидку, но как-то жаркими днями и в голову не пришло.
Магия удивительна, как уже не раз восхищалась способная только камни двигать да пыль гонять Тенар, вслух и про себя. Свет от рук на висках, под которые она доверчиво подставила голову, чуть не бодаясь, как приласканная кошка, был тёплым, но при этом несравненно свежим, как рассвет. Он исходил изнутри и ровно таким, чтобы прогнать тени сомнений, но не выжигать, как ярость Аодха жарит в полдень неприкрытые макушки на рынках Иш-Калафа. Складочка между сцепленных по привычке на переносице бровей у Тенар разгладилась, и, если и осталось что-то дикое скрести на задворках сознание, ощутимое, вложенное не только в её слышащие гул сердца прежде слов уши и видящие тьму ночи глаза, но напрямую в разум присутствие наставника разгладило все высокие волны.
— Лучше. Спасибо, — она склонила голову и плечи, не убирая рук с плаща. — Пойдём тогда?
Тенар внезапно зевнула в кулак, совсем по-мужски, с громким "я-яв".
— Ой…
Передал то ей Гед, или она, как только избавилась от беспокойства, захотела спать от плотного ужина и в целом ещё длящегося упадка сил — не понятно.
— Выпивки не надо, — уверенно заявила она и хихикнула, блестя глазами в миг до того, как погасли искры с заклинания Геда. — В паланкин? Кто-то из нас да услышит, когда на рассвете возня пойдёт…

Она вернула ему плащ сразу, как скрылась зябкой прохлады ночи, правда, оставила себе краешек, чтобы прикрыть холодные плечи на случай, если за ночь выстынет и душно надышанный и пахнущий их телами обитый тканями, но всё ещё тонкий и тесный, как собачья конура и привычная ей клетка, ящик. Спала Тенар на удивление легко и нетревожно, на так сжимаясь в комок. Правда, наутро ей было как-то дурно и она всё не могла понять, почему. В животе жгло, а во рту замер паршивый привкус, и когда она села, слыша снаружи совсем рядом релест шагов в песке и резкую иш-калафскую речь, она схватилась рукой от рези. На лбу высыпал бисером холодный пот, и девушка сразу, с изяществом подбитого на крыло и обе лапы дрозда, полезла через пышущего теплом, как печка, даже если откинуть плащ, Геда. Ой-ай-прости, и на ещё острой коленкой в темноте по селезёнке… Тенар бежала прочь, пока её не словили спросонья на щекотливом, гладя ладонями по изрытому шрамами лицу, при этом неумолимо выворачиваясь, покуда позволяла худоба и костлявость, от мужчины.
Её целью было срочно скрыться где-нибудь в отхожем месте и до отхода каравана из него не вылезать, но ведь существовала ещё и проблема воды. Обратившись к какой-то полоскающей вещи в трёх глиняных чашах прачке, где можно выпить, вся зелёная и лицом помятая, Тенар получила с пояса бабы мех, и хлебнула от него. И подавилась. Горькая настойка явно отдавала тем же спиртом, чем отдавало всё питьё, кроме чаёв, накануне. А ей, только что выполоскавшейся, что эти шаровары в тёмных рабочих руках, вот именно этого для счастья не хватало. В паланкин, который уже подняли на спины верблюдов, она вернулась немного зардевшаяся, с пустым и лишь едва побаливающим животом, но явно не в духе настолько, что готова была убивать. "Десять часов", — говорили караванщики, считая длину теней до заката и надеясь, что в Кафу они придут ранним вечером. Десять часов никогда не казались Тенар такими долгими.
— Как эти люди могут это пить и наутро так резво двигаться? — понимая, что снова сон к ней не идёт, как и голод, как и желание жить, а не лежать трупом, спросила разбуженного учителя девушка.

Быть больной и жалкой Тенар не нравилось. Вот совсем-совсем. Она воспользовалась предложением учителя промочить горло водой и, хотя вода на вкус была какая-то мелово-песчаная (а какой ещё быть воде в пустыне, даже просочившейся через несколько слоёв этой летучей холеры?), девушке показалось, что она никогда не пробовала ничего вкуснее. Кряхтя залезши в паланкин и всё ещё не зная, как бы так положить своё слабенькое тельце, чтобы воющая бездна в желудке выла и болела почти незаметно, Тенар долго пыталась прикорнуть, но сон не шёл, и она смотрела в пыльное окно со своей стороны, где над пустыней за их спинами влезала на Аодховой колеснице на небосвод заря, разгоняя синие тени меж большими дюнами и за хребтами мельчайших наносных змеек на их покатых боках. Делать было отчаянно нечего. Пару раз рыжей даже пришло в голову попросить Геда научить её, ну, хоть чему-нибудь простенькому, может же она зажигать огонь с минимальным талантом? Но он решил научить её миру.
Тенар вцепилась глазами жадно в развёрнутую карту, но мало чего разобрала. Буквы нарядным почерком казались смутно, отдалённо знакомыми, как узоры, которые бездумно рисуешь в детстве чистотелом или угольком на руке, а потом разглядываешь их странную витиеватую гармонию форм на коже.
— Демонов, — единственный раз повторила вслух девушка, хмурясь. Об эльфах и гномах она что-то слышала, и Аортэн и Аварин точно не раз, не два, но звенели близ её ушей, но что такое альраны, она не знала. Да и интересовали её больше демоны.
Демоны.
Один раз бабушка проронила что-то, что мать Тенар сволокли демоны. Девушка понимала, что не просто, не просто так бабка сказала ей, в отличие от никогда не предававшего тайны ни на пядь отца, что мать не просто умерла, утопилась, ушла, не смолчала, отводя взгляд. Мать забрали демоны. Тенар так и не узнала, какие, куда, как, за что. Она даже амулет от досады на алтарь отдала, и лишь потом узнала, что он был чем-то вроде талисмана на удачу у мореходов. Её мать и, похоже, отец в юности, ходили по морям, и к их острову корабли приставали чаще. А потом мать забрали демоны и кораблей не стало почти совсем.
А Гед рассказывал, и она старалась слушать внимательно. У демонов не было земли, значит, в ней не поискать мать. Тогда она, пожалуй, хотела бы побывать у гномов. На острове редко и мало выпадал снег, а Тенар так хотела увидеть то, о чём пели женщины в сезон зимних штормов. Мир белый, светлый и чистый настолько, что вся земля под звёздами сияла голубым. И она сказала об этом, снова зевая. Ей всё время хотелось спать, а сегодня кусок не лез в горло, одна вода.
В следующий раз она проснулась, когда солнце зависло над последней третью своего пути и они уже прибыли в Кафу.

Если города, в которых Тенар было очень неуютно, людно и подчас страшно, а мы говорим про города Иш-Калафа, ибо иных девушка не знала, сравнивать с исполинскими живыми чудовищами, зарывшимися среди песков и камней и джунглей, то рынок — это, несомненно, желудок монстра. Рынок бурлит, рынок глотает нырнувшего в него человека с головой и может день-деньской не отпускать, пока не вытянет все соки. Многие на рынке теряют свои кошели, некоторые — свободу или жизни. Рынок — это то, что даёт городу не воду и не его ритм, как колодцы или люди, пьющие от них, но заставляет город жиреть, если рынок хорош и активен. На рынке можно встретить множество очень странных вещей и пожалеть, что их встретил.
Кафа, быть может, считалась деревней, у неё не было стен, но Кафа была жирным зверем благодаря своему огромному рынку и куче проезжих людей.
До этого дня, девушку, как рыжий хвост следовавшую за Гедом, беспокоило лишь две вещи: рынок рабов и наличие вокруг большого количества южан-мужчин. Ну вот как-то в голове её так луны сошлись в ассоциации с опасностью и всеми неприятными эмоциями. Но только до этого дня и только до того, как она потерялась в мире незнакомых или небывало ярких ощущений. От густоты запахов и пестроты цветов вокруг кружило голову, ткани, побрякушки, узорное стекло, которое некоторые мастера выдували и формовали и красили прямо на глазах кучи зевак — всё хотелось трогать, хотя торговцы бдели как ястребы и шикали, стоило девушке протянуть руку, либо явно ёрзали, когда она ощущала в непосредственной близи интересующие её вещи или брала открытые бутыльки эфиров и зажжённые палочки благовоний подносила их прямо к носу.
Мир казался небывало новым и ярким. Она была на этих рынках раньше, но как товар, как вещь, а у вещи нет права рассматривать, трогать, оценивать, приобретать. Приобретать ничего Тенар не решалась, чтобы не надорвать благосклонность своего спасителя. Достаточно ярких эмоций ей приносило просто знакомство с миром неведомого. Оно было похоже на второе детство. И, как и первое, это маленькое детство невезучей Тенар предстояло потерять самым прескверным и надрывающим душу образом.
Они продвигались в сторону порта по одному из переулков, где раскинулся блошиный рынок, минуя, наверное, чтобы сберечь сердце девушки, торги за рабов на площади, когда это произошло.
— Сюда, дитя, дай старой Трейе взглянуть на тебя…
Тенар не сразу поняла, кто к ней обратился. Секунду назад она отвернулась от наставника, за которым следовала след в след, на лавку драгоценных, полудрагоценных и поделочных камней, немало похожих на те, которые он ей показывал, чтобы потрогать огранённые и готовые для зачарования аметисты, а на другую она потеряла его спину и даже приметно стянутый на затылке хвост волос.
Скрипучий сухой голос принадлежал миниатюрнейшей старухе из тех, что островитянка видела в своей жизни, а на их острове было много маленьких людей, многие мужчины стояли вровень или даже ниже считавшейся рослой Тенар. Старуха, вышедшая к ней из прохода меж двух прилавков, была похожа на сушёный финик: смуглая, сморщенная тёмная кожа была похожа на дублёную и матово блестела на свету, в ней почти можно было увидеть отражение, казалось девушке. А вот глаза у старухи были неприятно жёлтые. Не как у Геда, тёплого приглушённого цвета старого золота, а цвета мочи, пронзительные, цепкие, с суженными зрачками. Они смотрели и видели насквозь, они поедали без лепёшки и соли, от них хотелось бежать, прятаться. И, привыкшая верить своим инстинктам, Тенар сразу попыталась вывернуть своё предплечье из пятнистой и когтистой, в растяжках, как у хищной птицы, лапы старухи с головой, покрытой платком с монетками, не прикладывая силы, чтобы не навредить. Конечно, девушка была всё ещё слаба и едва чувствовала отвыкшие от напряжения в клетке мускулы, но… Не важно. Старуха уже открыла себе её белую с красными и синими проступающими ладонь прежде, чем рыжая успела вякнуть даже сдавленное “а”.
— Отпусти, старая… — потребовала она, но каким слабым и нерешительным прозвучал её голос! Тенар знала, что в собственных ушах любой голос звучит громче и ниже, а тут она даже едва слышала себя, как будто что-то глушило её. Всплох отчаяния взметнулся и потух, когда она смотрела, что гадалка наносит ей на левую руку какой-то пахучей и пекущей кожу пастой знак с многоконечной звездой, перевитой дугами поворотов и направлений и смотрит, как под ним подсвечиваются собственные линии на белой ладони
— Какая любопытная судьба! — чуть ли не промурлыказа старуха, теперь цепляясь за рвущую руку и закрывающую горящую огнём ладонь Тенар всем своим неожиданно тяжёлым и сильным телом. —  Какой бесхитростный её предваряет путь, но какие увивают его тени! Длинные тени, которые оставили опасные, сложные люди. Они ещё найдут тебя, налёт на Изумрудный был лишь предвестием большого, большого пути…
— Гед! Гед! Где ты! Прикажи ей отстать!
Стыдский стыд, но Тенар просто не знала, что ей ещё делать, а сморщенная кобра всё не пускала и явно применяла на ней магию; магию, которая, вроде бы, текла и в жилах самой девушки, но при этом не подчинялась ей почти никак, не предоставляя ей никакой защиты. Она была на людном рынке в незнакомой стране, где в лучшем случае люди были ей никто, и она им — в равной степени неинтересна. В худшем, пусть она и была теперь отпущена выкупившим её человеком и не несла на теле клейма на видном месте, её до сих пор могли повторно изловить и попробовать продать, в этот раз не слишком сберегая качество её кожи и первую свежесть, а, может, и просто решив использовать жертвой на алтарь тёмных богов, как печально известный на столичном рынке неликвид. Нет, ну а что? Она чужестранка, здесь некому за неё заступиться. Кроме Геда. Поэтому в любой непонятной ситуации она делает что-о? Как нашкодивший котёнок зовёт маму-кошку — дёргает мага!
Старуха не пускала, а Тенар бросало от её теперь совсем неразборчивых напевов над её ладонью в холодный пот.
— Ты, девочка, сгоришь, сгоришь наружу изнутри, и повезёт, если от тебя останутся крошки, но, сгорая, ты осветишь собой место первородной Тьмы, куда не заглядывал луч ни одной звезды.
— Да чтоб ты сдохла, старая кобра, отстань от меня! — завопила Тенар, чувствуя, как у неё вновь прорезался голос и, одновременно — магический дар. Камушки на прилавке дрожали, подрываясь вверх и устремляясь в сторону мерзкой гадалки, и торговцы, игнорировавшие старуху, точно её не было, заметили это в первую очередь, начав на неё кричать. Тогда Тенар смогла вырваться из точно растаявшей на её руке хватки ведьмы — настоящей, настоящей ведьмы, не одного названия, как приклеилось к ней! — и бежать, не разбирая дороги, в сторону, куда они с Гедом шли. В спину ей стрекотал, точно поселившись не в пространстве мира, но в её голове в темечке, неприятный старушечий смех.
“Умру, умру, милая, я и без тебя уже…”
Уже что? — не могла не смутиться Тенар. Уже умерла и умертвией набросилась на неё среди ничего не замечающего её по причине отсутствия магической чувствительности или чего ещё рыночного проулка? Жуть жуткая!
Девушка врезалась в Геда на повороте, где, в отличие от душного и пахнущего сочными шашлычками, песком и потом множества тел рыночного переулка, уже веяло свежестью и морской соли. Она раскрыла оба кулака, которые не осознавала, до какой боли сжала, и из левого у неё выпал крохотный аметист, раскалённый и отливающий красным, как волшебная краска, которая только что жгла руку Тенар, пока по ней читала гадалка, а теперь сделалась цвета индиго. Девушка растерялась. Откуда здесь был камень? Она вертела его в руках, да, прежде, чем к ней прицепилась страшная бабка, он ей очень нравился всеми гранями, внутренним узором и переливом цветов, но она его… взяла? Ох нет, она должна была красть скрытно и ни за что не показывать Геду! Теперь же… Бледное и едва начавшее набирать здоровый загар лицо Тенар пошло красным, как бок перезревшего персика, по скулам, щекам и убежало аж до кончиков ушей, а позади послышались крики недосчитавшегося камня торговца.

Отредактировано Tenar (2018-05-07 22:12:56)

"Но я… я не…", — даже мысли предавали и не желали нанизываться на нити стройного мышления в голове Тенар. Она хотела провалиться под землю, срочно, не только и не столько от стыда, но от ужаса, первобытного, пещерного ужаса, который гнал людей от создания их рода прочь от тьмы и заставлял начинать лесные пожары, лишь бы не давать теням лизать свои холодные потные лица в тёмной ночи. У неё хотели отрубить руку за воровство, которого она не совершала — не помнила, чтобы совершила, как пленённая наваждением или ещё какой-то сильной волей, так ей понравился этот камень среди всех остальных. В ушах отбили своё барабаны под неразличимый ритуальный речитатив, провожая страшный стрекот гадкой желтоглазой старухи.
А потом всё закончилось. Поглощённая ужасом Тенар перестала дрожать, торговец стряс с Геда неоправданно большое количество денег, а голоса — перестали. Даже яростный красный жар, поглощённый из печати, в камне — погас, а след цвета самого тёмного ночного неба — просто пропал под кожей. И в первое же мгновение, когда её перестали испепелять взглядом, девушка, виноватая, ласковая и слезливая, не лучше, чем нашкодивший ребёнок — и очень напуганный ребёнок — врезалась в Геда снова с объятьями, пряча глаза. Ей было всё ещё плохо. Она точно знала ответы на несколько вопросов, но это не изменяло всего кошмара ситуации. Она не брала, не сама точно, но она была виновата. Торговец ни за что бы не принял камень назад потому, что теперь на нём, хоть и остывала, лежала печать какого-то жуткого зла.
— Прости-прости, я не брала, я не хотела, — лепетала Тенар, когда, спустя несколько мгновений, её открытый, но безмолвный, как у рыбы, рот прорвало в ответ на мягкий упрёк и вопрос. — Там была страшная старуха, которая вцепилась в мою руку и рисовала на ней, пока никто не хотел видеть, она сказала…
Звук опять умер в горле, как умерла мысль Тенар.
— Она сказала…
Это было не смешно! Едва начавшая униматься паника начала снова бить её крупной дрожью. Все слова ещё звучали эхом в её ушах, но она не могла вычленить ни одного конкретного. Она была проклята, была уверена Тенар. Безнадёжно, ужасно проклята. Это она ощущала в своих жилах, и довольно давно.
— Я не помню, что она сказала, но очень, очень зря ты меня вывел из цепи, — отстраняясь, покачала, пряча в волны пыльных рыжих волос лицо с заплаканными глазами. — Я приношу одни несчастья.
Она снова посмотрела на пустую руку. Они приехали в Кафу, чтобы найти корабль на материк и застряли совсем недалеко от порта. Праздник заходил на самый яркий виток своей спирали с постепенным заходом солнца, а Гед уже попал на деньги, и Тенар оказалась с чем-то мерзким и стражным, что ушло в плоть её ладони, въелось в суставы и кости, прогрызло душу.