- Откуда, говоришь, топаешь? – Ронья с хрустом откусывает крупный кусок от алого-алого яблока и кривится. Подмёрзшее яблоко после горячего травяного настоя – так себе развлечение.  Однако Альштад не могла отказать себе в удовольствии полакомиться сочным плодом посреди пушистого снежного одеяла.

Несмотря на погожий (непогода обещала обойти караван стороной) денёк, желающих почесать языками не наблюдалось, а Ронья терпеть не могла тишину. Не в дороге. Не посреди снежной пустыни с редкими проблесками куцей растительности.  Не тогда, когда желание спрыгнуть с крытой телеги и устроить снежную битву стучит набатом где-то за висками. Надоедливо стучит. Постоянно.
Лучший способ заглушить собственные мысли – болтать вслух или есть. Если поодиночке предложенные способы оказываются неэффективны, стоит попробовать их объединить.

Ронья снова вгрызается в яблоко, пачкая губы и подбородок в сладком липком соке. Облизывается. Мотает ногой, свешенной с края телеги. Удерживает копьё свободной рукой в грубой толстой перчатке, прижимая древком к плечу.

Тихо. Скрипит снег под колёсами да давно не смазанные доски. Люди говорят едва различимо: нет-нет, да с завыванием ветра спутаешь.
Поэтому Ронья ест громко и громко же говорит, пытаясь расшевелить ворох из одеял и накидок (чай кто из сердобольных караванщиков выделил или утащил – Ронье всё равно). Альштад же небрежно ведёт плечами, при движении царапая жёстким мехом веснушчатую щёку. Почти насильно переодели из привычной лёгкой брони в мех и просаленную ткань – и смех, и грех, но Ронья стала похожа на пушистый комочек с непослушной яркой копной на самой макушке. Нет-нет да блестит лихорадочно глазищами среди серых торчащих шерстинок.

- Тебе там точно не холодно? Можно костерок развести, - улыбается вяло блестящими от сока и слюны губами, а после вдыхает морозный, наполненный хвоей и отрезвляющей свежестью, воздух полной грудью. – А-то как гнездо себе свил и сидит.
И снова мотает ногой, поправляет копьё и смотрит куда-то мимо, прислушиваясь к едва различимому монотонному гулу верениц телег и колясок. Навевает воспоминания. Приятные иль нет – Ронья утверждать не берётся – но определённо стоящие.

Ворох молчит, и Альштад хочет спать больше, чем исчезновения навязчивых мыслишек, похожих на рой надоедливых шершней, норовящих ужалить побольней. Едва различимо фырчит, склоняя голову к груди. Столь быстрые смены настроения, говорят, ничего хорошего не сулят, но Ронья свято верит в то, что ночное дежурство плохо сказывается на всё ещё растущем организме, и усталость способна сломить даже самое яростное сопротивление. Только когда речь идёт о сне, конечно же.

Она почти дремлет с открытыми глазами, убаюканная мерным хрустом и собственным голосом. Но не теряет связи с миром, ожидая то ли свиста ледяных стрел ветра, забирающихся даже под плотную тёплую одежду, то ли ответа на брошенные вскользь слова.
Ронья вяло отправляет в рот остатки яблока, перекатывая из одного уголка губ в другой яблочный черенок. Он приятно горчит и хоть как-то удерживает в сознании, обратившее в слипшийся комок из ностальгии по излюбленным детским и не только забавам забавам и навязчивого любопытства, живущего отдельной от хозяйки жизнью. Впрочем, даже любопытство смирнеет под натиском холода и сонливости.

Ронья лениво косит взгляд на поблескивающие в ворохе одеял глазища, синие-синие, точно огоньки, что путников в болотах по рассказам топят. Она почти не шевелится, только постукивает пальцами по древку. Проснулась от настойчивого шороха ткани и меха, в который закутался невольный сосед.

У пернатого, явно страдающего от холода, язычок оказался что вострая спица, забитая под ключицу иль ноготь, но так даже лучше. Ронье бы встрепенуться, распушиться, точно дикой изодранной кошке, но… не было никаких «но»!

- Клювик прикрой, язык отморозишь, ходячее гнездо, - она беззлобно смеется, перекидывая копьё на другое плечо.
Телегу резко подкидывает. Альштад недовольно выдыхает сквозь зубы, потому что приходится подтянуть ноги и отсесть от края. А так обзор становится хуже некуда – части сооружённого на привале навеса да старое дощатое дно. Древесные узоры, конечно, зрелище занятное, но не в то время, когда тебя кидает из «дайте поспать, а там хоть буран» и «может, пробежаться вдоль телеги?» каждые десять-пятнадцать минут.
Ронья снова прикрывает глаза, ожидая, когда показавшаяся из вороха лохмато-пернатая голова или снова раскроет «клюв», или замолкнет окончательно. Хотелось, конечно, поболтать, однако насильно говорлив не будешь.

- Оу, оказывается, ты всё же умеешь разговаривать. Или что-то такое, - не поднимая век, Альштад тянет шнуровку на вороте накидки и шарит по внутренним карманам, прежде чем вытянуть цветастый мешочек. – Чай не в первый день в дороге. Во что хочешь сыграть, желторотик?

Она привычно небрежна в разговоре, укладывает копьё рядом с собой и стягивает тугие рукавицы, обнажая чуть  ладони  с россыпью ржавчины-веснушек. Эти самые веснушки особенно ярко проступают на раскрасневшемся от мороза лице, отчего Ронья выглядит всяко младше своих лет.

Легко стряхивает попавший по тем или иным причинам на доски снег и высыпает из мешка на раскрытую ладонь кости. Самые обычные, разве что с едва заметной меткой в уголке. Так свои кости метили солдаты в бытность Альштад армейской собачонкой, дабы никто не мог подменить куб в той или иной игре. Да и поймать воришку, если кто позарился на дорогие кости, было легче.

Сладко зевнув и причмокнув губами, перебирает кости в пальцами. Это на удивление успокаивает, когда пальцы раз за разом вспоминаю тяжесть и гладкость граней.

- Да и на что играть будем? Не на лишнюю же миску похлёбки, верно? А то отожрёшь брюхо такими темпами и не взлетишь. Хотя, говорят, на севере ценят птицу потолще.
Не поддеть не вышло: Ронья и так за языком не следит, а тут ещё так сладко забивает рот отдающая хвоей и солью свежесть...

Даже будучи не шибко азартной, Альштад не приветствовала бессмысленного бросание кубов да редкие щелбаны иль дурацкие задания. Не считая, конечно, обучения какой премудрости, но подобными знаниями делились неохотно и за нескромную плату. В казармах все учились на собственных ошибках, оставаясь то без штанов, то без приятных выходных в объятиях любимой шлюхи из дорого борделя.

Ронье везло. Хайрана бережёт свою любимицу от разорения и печалей, когда дело касается игр. Но Альштад старалась на неё не полагаться. И не раз дурила окружающих ловкими мозолистыми пальцами.

Отредактировано Ronja Alshtad (2018-11-04 01:21:02)

- Странная птица, неперелётная какая-то. О нравах других и знать не хочешь, нельзя же быть такой необразованной птахой, - Ронья прикрывает ладонью широкий зевок, лениво реагируя не то на подначку, не то на беззаботное ворчание. Ну, точно как говорливый ворон над головой пролетел: всё «кар» да «кар» из одеяльного вороха.

Умеет ли она играть? А в кости вообще можно «научиться» играть, если речь не о мухлеже, конечно.
«Играть» Альштад умела, но ставка вряд ли будет стоить того, чтобы сопеть, высчитывать, выкатывать глаза, в надежде не проворонить ни одно шевеления… в данном случае перышка. Лень. Поэтому Ронья снова зевает.

И пару раз нервно кашляет на самоуверенное заявление. Это было… сильно, ничего не скажешь. Но промолчать не позволяет клокочущий в груди дух противоречий.

- Вот вроде ж птица не глупая, а мозги куриные, хоть сейчас в суп. Может, загадать тебе бегать вокруг каравана? – Ронья со вздохом отвешивает оказавшейся поблизости языкастой голове щелбан. – Пойдёт. Чай не бедная церковная мышь.

Ронья смотрит на кости без толики интереса. Привычное дело всё же, да и следить не за чем. Альштад привычно осматривается по сторонам, но, всё спокойно. Никто из охраны не суетиться, не травит смешные истории и байки, не передаёт интересные слушки или новости. Скука.
Стук костей отвлекает Ронью от бесцельного созерцания конных наёмников, и она кривится. Каре при первом же броске? Неплохо. На единицах, правда. Ещё можно перебить. Она с секунду раздумывает стоит ли чуть-чуть подсобить своей удаче, но отмахивается от шальной мысли.

- Перебрасывать не будешь? Авось покер выпадет… Ну, не хочешь как хочешь, - хватает легко пяток мелких кубов и перебирает пальцами. Про себя отсчитывает до десяти и бросает. Один из кубов долго крутился: итог тоже не особого порадовал. – Эх, клювастый, твоя удача сегодня. Фул хаус на тройках и двойках. Бывало и лучше. Чего ты там хочешь-таки?

Ронья расслабленно выдыхает и улыбается. На такие случаи всегда имелся запасной кошелёк с мелочью, который таскается только ради подобных ситуаций. Хайрана не особо любит игроков, так что… Можно было не восклицать иль умолять, она останется глуха.

Ронья звонко хохочет, ударяя ладонью по колену. Ай-да говорливая пташка, ай-да каркающий шутник.
- Тебе явно больше общаться со старшими сестричками, братишка. Чай не с девочкой с соседнего гнезда ведёшь беседы, - Альштад слышит нарастающий гул и чертыхается.

Остановка никак не сказывается на Ронье, лишь слегка встряхивает. Привычная. Пока «маленький братец» разбирался с ворохом одеял, в которых, похоже, запутался, Ласточка легко поднимается единым слитым движением, перехватывает копьё и прыжком покидает телегу, скорым шагом направляясь к скопищу наёмников и личной охраны.

Как говорится, смешались в кучу  телеги, торговцы и люди. Встревоженные, раздражённые и смурные, точно на головы им не снег белый падает, а хрупкие листья пепла. Так ещё и жмутся друг к другу, точно ждут разряда молнии иль ещё чего, на что хватит выдумки магов иль иной твари.

Ронья ищет светлую макушку назначенного Старшиной мужчины и, не находя, тяжело вздыхает. Час от часу не легче. То руки оказались не столь ловки как у пернатой язвы, так ещё и с этой бедой разбираться.
- Старшина-а-а-а-а, - голосит Альштад, под шумное сопение взобравшись на нагромождение выпавших из ближайшей повозки вещей да вдохнув поглубже. – Старшина-а-а-а.

Возмущённые голоса теперь наперебой проклинают громогласную девицу с копной волос, точно кровью окрашенных.
Пока старшина добирается до возмутительницы и без того условного спокойствия (никто в панике от вида поваленного дерева, которым тут же занялась не самая хлипкая часть каравана), Ронья цепляется взглядом за размытые тени, явно не принадлежащие птицам или другому зверью.
Страшно жалеет, что оставила короткий лук и стрелы в другой повозке, а копьё метнуть жалко. Авось пронесёт? Когда снегопад превращается в настоящий буран за пару взмахов ресниц, осознаёт – не пронесёт.

Стоит старшине открыть рот, чтобы высказать Ласточке всё, что он о ней думает, щёку опаляет оперение стрелы. Ронья неловко улыбается, соскальзывая с бесформенной груды и влетает в толпу.

Старшина подаёт сигнал тревоги, и охрана каравана, ранее похожая на потерявших мамку утят, сбрасывает ленное оцепенение, хватаясь за оружие. Не в первый раз, знают, что делать.
Ронья понимает, что не знает, что же делать в такой ситуации ровно в тот момент, когда по щекам начинает бить злой колючий ветер со льдом-снежинками.

Выпад. Шаг. Уклониться и попытаться древком сбить с ног. Ронья не успела и пяти шагов сделать, а на караван обрушились тени и алые вспышки среди белоснежной пелены, точно капли крови. Попытка вернуться не оборачивается успехом. Хотела лишь проверить, а оказалась в клетке. Хороша ласточка. Низко пролетела.

- Вот зараза, - сквозь стиснутые зубы. Глаза вспыхивают янтарём и золотом. Совсем девичье личико приобретает мрачное пугающее выражение, стоит стали схлестнуться со сталью. Ронья ненавидит ближний бой. Видя лишь размытый силуэт того, кто поднял против меч, сложно ударить точно и выверить дистанцию, но сдаваться рано.

Ронья бросается вперёд и целится в ноги, казалось бы, но резкий шаг в сторону оппонента становится причиной падения и ранения. Альштад с нападающими не церемонится – копьё поглубже и провернуть. Но не в этот раз.
Голоса и шум едва различимы за  истошным завыванием ветра в ушах. Ронья поправляет шарф, прикрывая нос и рот от липких крупных снежных хлопьев, и торопится, увязая по колено в снегу. В то же мгновенье над головой проносится горячая вспышка.

Слава всевидящей Хайране со святой улыбкой!

Да, нападение кого бы там ни было, не шутка. Но Ронья так привыкла из раза в раз бить бандитские рожи, что разница уже кажется незначительной. И остаётся только исполнять свой долг, не пытая вникнуть в «зачем» и «почему». Ничего нового от бандитов не услышишь.
Ронья направляет «Семиру» в сторону подозрительного шума, выбравшись на не до конца засыпанную дорогу. Слышится возмущённый вопль, но, убедившись в том, что не ранила никого из своих, Альштад не торопится. Останавливается, прислушивается.
И не может разобрать ничего средь единой какофонии, пытке подобной. Отражает шальные выпады, на обманку похожие. Размышляет, и уловить не может, почему и зачем?

Снова задумываться. И юркой ласточкой стремиться туда, где громче всего визжит надрывно сталь и рвут связки дурные торговцы, мимо ушей все речи наёмников пропустившие.
- Старшина! Где вы, старшина?!
- Не голоси, Ласточка! – раздаётся за левым плечом. – Что там?
- Снег, старшина. Много снега, - мрачно и надрывно. – Что им надо? У нас же ткани да утварь… А для обычной шайки слишком много сил… да и маги, кажись, есть.
- Не знаю, Ласточка. Не знаю. Наша задача сейчас перерезать ублюдков.
- Да-да, старшина, - Ронья недовольна, но вовремя вспоминает о пернатом мальчишке, что явно не из их братии. Иль у Альштад глаз не столь зорок больше.

«Семира» вертится, крутится, пронзает и вспарывает – Ронья не боится ни брызжущей в лицо крови, ни дребезжания копья в ладонях. Не умеет бояться.
Благодаря старшине, разбирает дорогу и к концу каравана бежит, силясь не поскользнуться.

- Пернатый, эй, пернатый! Подай голос, птичка!
Ни зги не видно. Ни всхрипа не слышно. Лишь ветер лающе у уха смеётся.

У самой повозки, перевёрнутой и с пробитым днищем, Ронья едва кубарем не катится, стоит в плечо сильной руке впиться и дёрнуть. В открытый широко рот забивается снег, отчего горло сжимает лихорадочным кашлем.

- Ста-кхе-кхе-шина? – Альштад бьёт себя по груди кулаком, сплёвывая ледяную воду. И кутается в шарф с головой, стоит хватке ослабнуть.
Непозволительная роскошь – так легко подпускать к себе кого-либо. И товарищ не прочь вонзить нож под рёбра в любое мгновение, стоит сойтись звёздам, проклясть старухе, что вечна зла иль ещё какой дурости завестись в голове.
Поднявшаяся буря стихает. Не так, чтобы это чем-то помогло. Метель в дороге не лучшая попутчица. Ронья только плечом ведёт, слушая перебранку, уже не напоминающую стычку – торговцы охают и ахают, ругаются между собой и охраной.

Альштад же на старшину смотрит, то и дело кося взгляд на перевёрнутую телегу.
- В чём дело, старшина?
- Плохие новости, Ласточка.
- Метель да разбойники никогда хорошей не были. Что стряслось?
- Ещё не все собрались, но пятерых уже не хватает. Двух наших и трёх торговцев.
- О-о-о-о-ох, - Альштад искренне не хочет знать, как именно местное ворьё так угадало с погодой. Наёмник из местных говорил, что такое случается, но мало кто подгадать может столь точно. А те, кто могут, дерут втридорога. – Порешили что ли?
- Не думаю, Ласточка. Тут загадок столько. Из товара не взяли ничего. А людей нет. Тел тоже.

Ронья, слушая в пол-уха, осматривает телегу. Ни пёрышка, ни когтя, ни какой-либо конечности. Даже пятен крови нет: ни на телеге, ни возле. Только изодранный ворох из одеял да тёплого тряпья выглядывает. Немного жаль.

- Идём, Ласточка. Будь внимательна.

Ронья кивает и идёт следом, надеясь, что мелкий плут извернулся и спрятался где. Вряд ли пострадай он кто бы с Альштад или иного члена охраны спросил, но жалко. Как старое тряпьё.
- Расшумелись! Что опять?

Ронья стоит рядом, чувствуя, как стягивают засохшие на морозе капли крови кожу. Тянется поскрести ногтём и прикидывает, что же делать, если не найдётся никто. Наёмников, как и птенца, не хватятся, а вот торговцы… И от гильдии втык. И от иных организаций – голову с плеч. Ответственность – страшная штука.
- Что сказал? Что ты слышал?

Альштад отвлекается от собственных раздумий. Ну, да, смотреть внимательней, конечно. Раннее утро сбивает, не иначе. У толпы, к которой скоро добрались, встречают трое наёмников не от гильдии: один едва стоит, а двое держат бедолагу под руки. Ронья даже кривится украдкой. Рана на животе выглядит болезненно. Того и гляди, без лекаря и часа не протянет.

- Старшина, Рой сам слышал. Пока пытался побольше узнать, подрезали или чем шарахнули, едва добрался, - откликается один из помощников раненого. Видимо, напарник (Ронья не уточняла) и первый услышавший.
- Понял. Убили на месте или живых тащили? Торвин тоже с ними? – Рой кивает на вопросы старшины и даже с опорой начинает шататься.   – Тащите его к Кларе, пока не откинулся.
- Стой, - Альштад жестом просит товарищей по несчастью остановиться, - а мальчишку видел? Пернатого такого…
- Ласточка…
- Всего один вопрос, старшина!
- В-видел, бры-рыкался у те-те-л-леги. Время… по-потя-нул,- Рой отвечает сам. И Ронья ему благодарна.
- Ласточка…
- Что делать-то будем?
- Искать. Иначе не видать нам ни денег, ни головы. Но  не всей же толпой, - старшина подзывает помощницу, Альштад с этой девицей часто на ночных дежурствах стояла. – За главную. Собирайтесь и идите. Маршрут не менять без сильной необходимости. Догоним.
- Вам не обязательно идти, старшина, - Ронья не любит вмешиваться без видимых причин, но куда уж там. Девица, может, и смышлёная, но присутствие старшины хоть торговцев и пассажиров успокоит. Тот слёзы и оханья не терпит – сразу  все вопросы решает. За что ему и честь, и хвала.– Меня да пары ребят хватит.
- Зря ты, Ласточка, недооцениваешь противника.
- Так мы ж не на сечу идём, а вытаскивать пострадавших. Тут голова нужна, - на снисходительный взгляд лишь отмахивается. Смотрит серьёзно и спокойно. – Ну что?
- Бери тех двоих, что Роя потащили. Они местные. Да и знают всё, что Рой передал.
Кивает и вздыхает.

Метель оборачивалась снегопадом.

Но легче от этого не становилось.

Отредактировано Ronja Alshtad (2018-11-16 01:00:27)