Если  двинуться от Росентауна на восток, в конечном счете окажешься на территории герцогства Тромпери. И еще на середине дороги, лениво огибающей ухоженные поля и раздольные пастбища, взгляду откроется вид на сердце владений – Верденну. Выпестованный в чертежах Эрионом Тромпери, первым герцогом в роду, возведенный руками гномов за баснословную сумму, город, расположенный на утесе, еще издали красуется многоликостью горных пород. Здесь вовек не сыщешь двух одинаковых домов, и окаймленные яшмой и лазуритом оттенки узорчатого мрамора и гранита, которыми облицованы стены – что пышное разноцветье королевских садов. За это и прозвали Верденну Каменным цветком. А еще за растения, венчающие крыши домов и оплетающие капители колонн, превращая точеные аркады в тенистые беседки. Хотя в природе здесь, в отличие от Росентауна, больше зелени, меньше цветов – чтобы за их отсутствием камень живее казался. Он и кажется, и змеи с малахитовой чешуей, столь часто встречающиеся в здешних горельефах, того и гляди соскользнут на мощеную улицу, а мозаичные грифоны у городских ворот строго косят агатовыми глазами на новоприбывших. Но бывает и так, что при виде такого великолепия вспыхнет в ответном взоре гостя огнями болотными жажда наживы – да только полюбилось искусно выточенное каменное убранство города Маэвасу, и чтобы уберечь его от жадности смертных, наложил бог ремесел на Верденну проклятие-благословение. Кто с мыслью о краже хоть камешек выколупает – вмиг развеется песком, за бесценок продав себя ветру. О чарах этих всякого гостя на входе в город исправно предупреждают, а кто не внемлет – туда ему и дорога.

Правда, редко черту города чужаки пересекают. Странники, пресытившись Росентауном и Ясновелем, обходят вниманием крайний восток, да и жизнь в Верденне – дорогое удовольствие. А у кого все-таки найдутся средства и желание провести в городе больше недели, тот вскоре узнает, что дело не только в ценах и географии. Стоит гостю задержаться дольше положенного, и он рискует попасть в паутину интриг, ажурным коконом опутавших город, став пешкой в чьей-то партии. И вот об этом предупреждать здесь уже не принято.

Хоть тайны – ходовой товар, а интриги – явление, распространенное повсеместно, мало где последние приобрели такие масштабы, чтобы негласно считаться национальной Игрой. В Верденне же именно так и обстоят дела. Здесь и лорды, и бродяги – рыцари плаща и кинжала, и первая же встретившаяся вам девушка, будь то кукольно-красивая аристократка или почтительная служанка, скорее всего, прячет за корсажем пачку компрометирующих писем, а то и флакон мышьего зелья. В верденнской Игре одно из главных условий – вести дела, сохраняя внешний лоск. Оттого здешние жители словно сошли со страниц рыцарских историй, и даже нищие вызывают не жалость и отвращение, а интерес и детский восторг – кажется, что за подходящую плату они выложат тебе самую страшную тайну герцога, а под лохмотьями непременно обнаружится вычерненный доспех, подобающий шпиону.

Жители Верденны многие поколения ведут свою Игру, не вынося ее за пределы герцогства. Невольным же участникам извне едва ли удастся понять смысл происходящего до того, как чья-то интрига захлестнется петлей на их шее.

Но находятся и такие.

Селим аль-Мар ибн-Рети покачивает на пальцах полную до краев пиалу, вдыхая пряный аромат чая, привезенного с собой из родного Кайяфа. Вчера он продал три ярда саламандровой парчи – материала, слывшего редкостью даже на Иш-Калафе – на платье одной из местных аристократок с кожей белее мрамора. Берите, не прогадаете, ни у кого такого наряда не будет, дражайшая! – клятвенно заверял он клиентку.

Теперь напротив него сидит женщина, чья кожа не просто бела – искрится снегом поутру (Селим видел снег лишь раз, но догадывается, что именно о нем должны напоминать новомодные белила гостьи). В ее глазах – вековая тоска, и руки она заламывает с точно выверенной степенью экспрессии.

Слухи здесь расходятся быстро.

- Поймите, она не может затмить меня на приеме лишь из-за уникальности материала, - сладкозвучно поет аристократка, - Но как же, как завораживает пламенеющий узор! Мне бы даже не ярд – хоть фут этой ткани…

Селим кивает, помалкивая до поры до времени, только загадочно улыбаясь в бороду. На складе у него с десяток тюков саламандровой парчи. И ему нужно продать не пяток ярдов на платья – а все.

Женщина умолкает, впиваясь в лицо торговца хищным изучающим взглядом. Клюнул ли на показное горе? Или только и ждал момента нажиться на склоках знати и заломить за парчу цену повыше? Тоже годится – главное результат.

Селим бесшумно ставит пиалу на стол и вкрадчиво произносит:
- У хорошего торговца найдется все, чего пожелает покупатель. Но, - во взгляде аристократки вспыхивает нетерпение, называй уже цену, - …зачем вам платье из того же материала, будь вы в нем хоть в тысячу тысяч раз краше? Почему бы не пустить эту ткань… ну, например, на занавеси?

Какое-то время они оба молчат. А потом на лице собеседницы расцветает искренняя и многообещающая кошачья улыбка.

Неделю спустя без занавесей и покрывал из саламандровой парчи, узоры которой даже в ночи сияют огневыми всполохами, не может обойтись ни один уважающий себя аристократ. Раскрученные одной из светских львиц, ткани Селима становятся хитом сезона, и купец уже не сомневается, что поступил верно, поставив на кон все и променяв рвущиеся под натиском конкурентов связи с Рекном на авантюру в Верденне. В иных местах он бы месяцами искал покупателей, чтобы продать хотя бы треть парчи, но здешняя аристократия готова заплатить за купленные втридорога ткани в десять раз больше. Ценой испорченной репутации одной из дам, что «сшила платье из занавесок» он наживает состояние и приумножает его, продолжая вести дела с верденнцами. И походя интуитивно угадывает правила Игры, еще не зная о ней, но уже всецело принимая. Настолько, что в конце концов со всеми богатствами оседает в Верденне. Для местных он отныне – Селим Моретти, и дети его получают ту же фамилию.

***
Несколько поколений спустя южная кровь Моретти уже настолько разбавлена браками с коренными верденнцами, что потомки Селима почти не кажутся чужаками. Вот только коммерческой жилкой они обделены, а без нее состояние семьи мелеет, и представители рода постепенно разбредаются за пределы Верденны, дабы подыскать себе занятие помимо торговли и локальных интриг, в которых Моретти-младшие также не преуспели. К 1183 году в Каменном Цветке остается единственный Моретти – Фадиль. Бесталанный, инертный, но все еще достаточно богатый, чтобы потворствовать этим качествам. Однако прежде, чем он беспутно промотает свою долю наследства, Фадиля берут в оборот – тот и сам не понимает, как это получилось, что спустя месяц общения он под ласковым взором Мара связывает себя узами брака с Эвелин Ландольф.

Эвелин настоящая аристократка по роду и внешности. С полупрозрачной кожей и почти до белизны светлыми волосами, стройная, точно вырезанная из горного хрусталя. А глаза голубые непроницаемы, не разглядишь, что внутри – стальная решимость и раскаленное добела хитроумие, плавящее несгибаемую волю, позволяя прокладывать обходные пути и, по ним идя, непременно добиваться своего. Выбрав в мужья Фадиля, она работает на перспективу – ребенка, что еще не появился на свет, но в будущем под ее руководством возродит семью Моретти в новой ипостаси, возглавив городскую стражу. Пустым мечтаниям в голове Эвелин места нет, и шаги в Игре прописаны на много ходов вперед во всех возможных комбинациях. Брак избавляет ее от компании родственников, а характер супруга дает свободу действий, и Эвелин берет благополучие семьи в свои руки, успешно заведя несколько полезных знакомств и заключив контракты с нужными людьми прежде, чем поздние сроки беременности вынуждают ее сделать перерыв. Совсем недолгий – до того момента, пока на свет не появляется наследник. Для матери – всегда Александр, для остальных просто Алек.

Алеку семь, и тропинка уводит его все дальше в сумрачное переплетение зелени. Всего лишь сад, но столь обширный, что память о городе остается где-то у белокаменных ворот. А воздвигнутая в глубине арка увита ползучим бересклетом и так искусно разрушена руками архитектора, что кажется, будто ты на расстоянии многих миль от цивилизации, на подступах к руинам стародавнего храма. Алеку, правда, безразличен поэтичный образ древних развалин, зато нравится даруемое садом уединение. Иногда он приходит сюда даже не упражняться с тренировочным мечом (Эвелин уже озвучила планы на его жизнь, и Алек не видит причин их отвергать), а просто побыть в одиночестве.

Здесь ему мешают нечасто, но сегодня – именно такой день. Алек останавливается, мрачнея, когда из-за очередного куста на выщербленный базальт тропинки ступает кто-то еще. Женщина – незнакомая, не по моде одетая. Смотрит сверху вниз с любопытством.

- Заблудился, милый? - спрашивает – а в глазах фиолетовыми звездами распустился паслён, и на карминовых губах полуулыбка серпом.

Алек, не славящийся детской открытостью, в лице не меняется, смотрит на нее серьезно и изучающе. Странная женщина. И платье странное – тонкое, простое, из украшений только нити серебристые паутиной тянутся. Но какой из нарядов верденнских модниц на ум не приходит – ни один с этим платьем рядом не стоял. И волосы ее, без прикрас распущенные – беззвездная ночь шелковым плащом до пояса.

Он все же отвечает:
- Я – не заблудился. А вы заблудились?

Она почему-то смеется, прикрывая рот рукой. Кончики ногтей остро поблескивают, кажется, царапнут губы – и кармин смешается с кровью.
- А если б заблудилась – ты бы меня вывел? – тут же ладонью узкой машет, упреждая ответ, - Нет, нет, не нужно, я знаю дорогу. Лучше возьми яблоко, милый. За твое беспокойство.

И, действительно, протягивает яблоко, белеющее гладким атласным боком. Алек угощение не берет, смотрит не испуганно – строго.
- Детям от незнакомых подарки принимать не следует. К тому же вы не местная.

Она снова подносит пальцы к губам, на этот раз в выражении удивления:
- Какой серьезный! Но мы ведь можем познакомиться сейчас, – из взгляда замешательство пропадает быстро, сменяясь легкой покровительственной насмешкой, свойственной многим взрослым. Обычно это просто раздражает, сейчас – неприятно вдвойне.

- Не буду я ваше яблоко брать. - отрезает Алек, - И знакомиться не буду. - И уйду сейчас, - хочет сказать он, но, так и не сумев, добавляет зачем-то:
- Когда я стану старше – пойду в городскую стражу. Уже тренируюсь для этого. И вас нахожу подозрительной.

И только сказав, понимает, зачем – чтобы извести это покровительственное выражение в ее глазах.

Оно и правда пропадает, а последовавший ответ звучит приятно до нелепости – ему же не нужно чужое признание:
- Ох… такая ответственность… Настоящий маленький мужчина.

Произнесла – и замолкает, только звездами пасленовыми мерцает в сгущающейся тьме и улыбается шире прежнего – вот-вот облизнется. Но вдруг сжала губы, сморгнула – и пропало мерцание, снова насмешка в глазах.
- Маленький, - повторяет, - пока.

Алек хмурится сильнее, но прежде, чем он успевает возразить, женщина склоняется к нему, вкладывая в руку яблоко. Тонкие пальцы, только кажущиеся хрупкими, оглаживают ладонь, заставляя сжать угощение крепче. На щеке мимолетно жар и холод – прикосновение чужих губ.

- Когда вырастешь – может свидимся снова. Я буду ждать, милый…

Ответ вязнет во рту, и сам Алек стоит как примерзнув к базальту, пока она, отстранившись и выпрямившись, уходит без оглядки, растворяясь в сумраке.

Яблоко Алек съедает. Правда, уже дома, куда возвращается без остановок, забыв, зачем в сад приходил. Но ведь съедает – то ли себе доказать что-то пытаясь, то ли чтобы со спокойной душой забыть об этой встрече и о странном обещании.

И забывает.

Осколок в сердце
Никакое волшебное зеркало рядом с Александром, конечно, не разбивалось. Но после общения с ним у собеседника непременно сложится впечатление, что в груди у Алека что-то заледенело. Зная его родных, нетрудно догадаться, в чем причина. Алек сам по себе слишком серьезен, и отсутствие тепла со стороны такой же серьезной матери никак ситуации не помогло. Отец же, являющийся воплощением доброжелательности и веселости, в воспитании сына участие принимал редко и примером для подражания тем более не выглядел. Поэтому эмоциональный диапазон у Алека крайне узок. Сам он никакой проблемы в этом не видит – наоборот хорошо, если не беспокоят сильные переживания, которые могли бы стать помехой работе.
Впрочем, ожидание казни за чужое преступление творит с психикой чудеса.

Не только спокойствие
От матери Алек взял сдержанность, от отца же досталась южная горячность. Противоречиво, но лишь на первый взгляд, поскольку единственное пока что проявление горячности – это раздражительность. А раздражают Алека две вещи – бездельники и незапланированное общение. Жаль, что и первых, и второго в жизни хватает. Если того требует ситуация, Алек без труда подавит эмоции – именно благодаря этому качеству ему удавалось сохранять каменное выражение лица на светских раутах. Но если необходимости нет, он вряд ли станет сдерживаться. Поэтому бывшим подчиненным Алека не раз приходилось выслушивать пространное мнение о себе на нелитературном всеобщем.

Трудоголик
Работа – единственная радость Александра. «Радость» фигурально выражаясь, учитывая, что самая положительная эмоция из доступных ему – это удовлетворение. Любовь к работе отличала его от матери-аристократки и она же, пожалуй, сгубила его жизнь в Верденне. Из Алека вышел отличный капитан стражи – и никудышный интриган.

Забота и пинки
Александр холоден, но не бессердечен. И о тех, кто ему дорог, он привык заботиться. Так, до своего заключения он исправно следил за тем, чтобы никакая беда не коснулась стареющего Фадиля, когда решая его проблемы, а когда за руку выводя из очередного игорного дома. Главное – помнить, что заботливые моральные пинки не мягче обычных.