Дождь хлестал третий день, ледяной, практически прибивающий к земле, то и дело налетали порывы сурового северного ветра: в общем, все, кто оказался в Рекне в эти дни, могли почувстовать на собственной шкуре - осень в самом разгаре. На улицах было малолюдно, редкие уставшие и раздраженные прохожие передвигались едва ли не бегом, спеша как можно быстрее оказаться дома, в тепле и уюте. А если не дома, то хотя бы в таверне - заведения такого рода в этот период получили возможность озолотиться и успешно ею пользовались: залы были битком набиты, обслуга и даже хозяева сбивались с ног, все уже почти оглохли от общего людского шума, запасы горячих напитков всех видов - да-да, и даже чая, не говоря уж об алкоголе - стремительно подходили к концу.
Казалось, из звуков в мире не осталось ничего, кроме шума дождя, который заполнил, заслонил собой вообще всё. Но вот его сначала один, а потом второй раз робко перебил, а затем и вовсе заглушил собой звук куда более странный и непривычный: поначалу он походил на низкое гудение колокола, которое с каждым мигом становилось всё громче и громче, понемногу заполняя собой всё, иногда немного напоминая хор неясных высоких голосов. Он мощной волной прокатился по городу, расходясь словно кругами по воде, добрался до порта и заставил волноваться море. Что это было, мнение расходились: одни говорили, что это колокол, другие - что кто-то пел, а вот кто - смертные, духи или боги - неясно. Но что бы это не было, оно успокаивало, вызывая чувство защищенности и умиротворения. И, вместе с тем, почти все, кто слышал этот звук, утверждали, что слышали в нем... смех? Точнее, эта песнь невольно ассоциировалась с ним. Словно кто-то незримый от души хохотал над городом, но не насмешливо или, тем более, злобно, а наоборот - ликующе и задорно, подобно маленькому ребенку.
У всякого звука есть свой источник, и центром этого была одна из самых больших площадей Рекна. И на ней находилось лишь одно существо, которому не сиделось у камина в этот ненастный вечер: худенькая девушка в черных одеждах - она не открывала рта, но именно от неё исходил этот чистый глубокий звук. Параллельно беловолосая играла на скрипке, пристроившись прямо на голой земле у фонтана, в данный момент не работавшего. Впрочем, одну полезную функцию он всё же выполнял - его огромные мраморные чаши нависали над музыканткой, защищая её и инструмент от некоторой части воды, мешая последнему отсыреть окончательно. Хозяева и посетители таверны, находившейся рядом, могли поклясться, что сидит она здесь уже третий день - с тех самых пор, как хлынул этот ливень - и никто не видел, чтобы она отлучалась поесть, отдохнуть или каким другим естественным надобностям. За полночь девушка была еще здесь, с рассветом - уже. Причем, не похоже, чтобы ради заработка сидела: собачья ведь погода, в такую никто и медяка не подаст, а она знай играет. К ней всё же несколько раз подходили, спрашивали, что делает здесь, предлагали помощь - но скрипачка лишь широко и ликующе улыбалась в ответ, смотрела отстраненно. Находились и те, кто хотел прогнать странную девушку, но стоило им подойти, как они как-то сами собой терялись, недоуменно переглядывались друг с другом и отходили, так ничего толком и не сделав. А неизвестная всё также продолжала издавать тот странный полный ликования звук, наряду с игрой на скрипке.
Но вот на город окончательно спустились сумерки, и вместе с ними понемногу замолкла и сама музыкантка; в этот момент к ней подошел хозяин таверны, уже какое-то время наблюдавший за ней, протягивая чашу с горячим вином и заглядывая ей в лицо внимательно и тревожно. Он не видел её прежде, не знал, кто она, не понимал, почему и зачем здесь сидит - но незнакомка была мирная, а её музыка и звучание, особенно хорошо слышные здесь, привлекало посетителей, да и без того трогать её не очень-то хотелось. Он ожидал, что беловолосая, как и прежде, откажется, но та благодарно кивнула, принимая угощение, выпивая напиток, возвращая посудину и вновь принимаясь за игру - на сей раз, не сопровождая её "пением". Музыка скрипки вновь нежной мелодией разлилась по площади, растеклась вместе с дождевыми струями по улицам и переулкам.

Если бы здесь и сейчас, на площади под проливным дождем, Альбиону увидел кто-то из её многочисленных знакомых, то, так или иначе, попытался бы увести её отсюда, ибо не дело это: чтобы хрупкая девушка просто так прозябала на улице в такую-то погоду, да еще и без видимой цели. Но если бы здесь, невесть каким образом, оказался еще один аэри, то лишь понимающе кивнул бы: чувство "кун". Именно оно побуждало Альбиону найти подходящую причину, чтобы покинуть Росен, отправиться в Рекн и, в итоге, устроиться на этой площади - как раз к тому моменту, как пошел дождь. Казалось бы, обстоятельства "лучше" не придумаешь, но не было для неё, как и для любого хранителя, большей радости, нежели исполнить любое пожелание мира - даже если просто требовалось петь и играть на пустой площади под проливным дождем. Петь не ради того, что исцелить или умиротворить кого-то - просто прийти и звучать, сколько это возможно. И Тишь не могла, да и не хотела отказываться. А дождь... А что дождь? В конце концов, она ведь выросла среди снегов, где даже весна была краткой и практически неощутимой, не говоря уж о лете - и потому нынешние обстоятельства казались лишь незначительным неудобством, которое без проблем можно было перетерпеть.
И потому сейчас Альба пела - для себя и окружающего мира, просто потому, что так хотели они оба, потому, что это было им в радость. И не было ей дела до всего остального, что происходило вокруг, она, фактически, осталась наедине с миром, который теперь был един, не разделяясь на составные части. Время исчезло, потеряв значение, казалось, аэри могла сидеть тут даже не три дня, а бесконечно долго, поддерживаемая исключительно собственным пением. Многие бы наверняка не поняли бы, каким образом ей это удается, ведь потребности организма никто не исключал. А аэри... Увы, она, в свою очередь, не смогла бы полноценно объяснить этого, даже если бы умела говорить. Ведь для того, чтобы понять её, требовалось самим быть поющими. Ведь их поддерживал сам мир в то время, пока они исполняли его волю - вот и сейчас он давал девушке силы для того, чтобы та продолжала звучать. Но сколь бы долго она не пела, в какой-то момент её звучание наконец начало понемногу стихать. Не потому, что всё-таки устала, просто поняла в какой-то момент - уже всё, достаточно. Поэтому Альбиона замолкла, с некоторым удивлением оглядываясь по сторонам - она уже успела немного подзабыть, где находится. К счастью, осознание окружающей действительности вскоре вернулось, аэри выпила предложенный глинтвейн и продолжила просто играть на скрипке, на сей раз - исключительно для души.
Правда, долго наслаждаться игрой ей так и не удалось: спустя некоторое время рядом послышался грохот колес о мостовую, на площадь, на которой сидела Пташка, въехала карета, тормозя на ходу и останавливаясь в нескольких метрах от неё. Оттуда выглянул молодой мужчина, аристократ на вид, каких поискать: красивый, в роскошных одеждах и холодный, словно осколок льда. Но пока девушке не было до него дела, её вообще в настоящий момент окружающие смертные интересовали мало - однако незнакомец заговорил с ней.
-... но не здесь же, а в своём особняке. Не откажите ж мне сейчас, проследуйте тотчас в карету, - герцог мог увидеть, как привлекшая его внимание незнакомка сначала прекратила играть, а затем медленно подняла голову, позволяя глубоко надвинутому капюшону немного сползти назад, открывая два напоминающих по цвету раскаленные угли глаза, которые смотрели куда-то в пустоту, тонкие черты лица и нездешнюю улыбку. Девушка склонила голову в ответ, также прикладывая руку к сердцу в качестве ответного приветствия. Но после... она не произнесла ни слова - лишь четко отрицательно покачала головой, отказываясь. И вновь опустила капюшон, скрывая лицо.

Стоило помнить, что покорность была для герцога одной из самых высоко ценимых черт. Если ты хочешь, чтобы всё всегда происходило в соответствии с твоими планами и стремлениями – окружи себя людьми, для которых слова твои станут истиной в последней инстанции. Скрой альтернативы, словно они были заведомо крамольны, отсеки вольномыслие, не позволяя ему возникнуть даже в качестве концепции. Обладая властью, заставь подчиняться себе столь слепо, будто ты и в самом деле не способен ошибаться, а остальные, напротив, никогда не могут быть правы, если подобное идёт вразрез с необходимым тебе лично. И, безусловно, заставь пасть на колени всех тех, у кого найдётся хоть малейшая решимость на сопротивление.
В сущности, Хеллиос не был всецелым сторонником подобного тоталитаризма, или же просто хотел считать себя ужасным не настолько, чтобы в нём нуждаться. Ему действительно хотелось верить зачастую, что он поступает правильно и едино верно. Как и большинство людей и им подобных, в своей истории Асари видел самого себя если не героем, то по крайней мере далеко уж не плохим. Удивительно, насколько многогранным может быть восприятие реальности, когда дело доходит до поиска личного оправдания. Буквально на каждый эпизод истории жизни без исключения Хелль смог бы безо всякого труда и лишнего сомнения найти причину, по которой всё сложиться должно было именно так, никак иначе. Разумеется, лишь в том случае, если всё свершилось по его задумке.
В общем-то, людей вокруг себя он тоже собирал на самом деле отнюдь не просто как овец отару. Несомненно, его окружение в чём-то определённо выделялось, каждый конкретно взятый человек мог похвастаться чертой, отличной от многих других, выделяющей в выгодном свете. Положа руку на сердце, Хеллиос вряд ли смог бы точно обозначить, почему та или иная личность его поддерживает столь безоговорочно. Он знал прекрасно, что обладает же и властью и харизмой, как и помнил о факторах других, но в глубине души ведь всё равно предпочитал считать, что это просто историческая безальтернативность. Не может же так выясниться вдруг, что герцог ледяной ошибся где-то?..
Когда картина правильного внезапно рушится – осколки неизменно бьют по глазам досадной болью.  От ответа незнакомки, пусть даже лишённого единого же слова, на самом деле хотелось зашипеть. Отказ, сомнение в себе, сопротивление – всё то, что герцог в принципе терпеть не мог, вдруг разлилось по площади кошмарным адским пламенем, очи до боли светлые своими искрами всецело пожирая. Но гнев, бушующий внутри, был не проявлен ни малейшим жестом. Он даже выражения лица не изменил, привычным же спокойствием укрывшись. Однако дважды повторять Хелль вовсе не намерен был.
Вне всякого сомнения, действия служанки его намеренья опередили. Асари их не ожидал, но был сие как раз тот редкий случай, когда, пусть и немного сбившись, затея стала только лучше. Выражая ныне полный антоним непокорности, Элберет только сильней же уверяла его в неоспоримой правоте. Ведь разве ж может быть такое, что кто-либо столь рьяно устремится защищать нечто совсем уж ложное? Он видел в девушке сейчас лишь подтверждение всем действиям своим, гарант того, что верно поступает и на сей раз. Болезненная верность столь идеальной же слуги сейчас могла бы заменить буквально все слова, да и эмоции, пожалуй, тоже все, что быть могли. Знал Хеллиос прекрасно то, что больше он, на самом деле, может и не говорить. Элберет и без того уже давно прекрасно знает, что же будет дальше и как ей поступить. Герцог не сомневался – преданность её заранее уже продиктовала всё до основания. И нет для девушки пути другого ныне.
Хелль никогда не обращался фамильярно. Привыкший к вежливости повсеместной, он обезличивал всегда по максимуму речь свою, ко всем на «Вы» спокойно обращаясь машинально. Проблески исключений, лишь только с самыми особыми персонами, случались крайне редко, в моменты небывалые почти, когда наедине он оставался с кем-то, к личности взывая. И разве ж можно обвинить его, что в миг текущий не видел герцог боле никого?
- Благодарю тебя, Элберет. – надменно голову подняв, Асари чуть глаза сощурил. – Ты мою волю безошибочно понять смогла. Впрочем, другого от тебя я и не ждал.
И снова пауза, как будто обязательны они пред свершением воистину необратимого чего-то, каким сейчас был единственный необходимый здесь приказ. Ведь помнил Хелль всегда – они неоспоримы, и ярость беспощадную сейчас спускает он с цепи. Да только ныне, в этот самый миг, вдруг герцог улыбнулся. Внезапно искренне, ни капли не фальшиво.
- Принеси же мне её. Живой, в карету. Да побыстрей – нам уже давно пора домой.

- Почему ты отказываешься от такого щедрого предложения, девица? Беспричинный отказ будет воспринят как личное оскорбление герцога, - прозвучал ледяной голос, и из кареты также выглянула молодая женщина, судя по всему - прислуга аристократа. Это было незаметно из-за низко надвинутого капюшона, однако Аль бросила на нее внимательный взгляд. "Герцог, вот значит как...". Впрочем, данное обстоятельство ничего не значило для нее - поющей были безразличны титулы  смертных. Да, она усвоила, к кому как обращаться - но не более того.
Как и любой из аэри, она не любила насилие. Точнее, девушка понимала, что оно необходимо - например, в случае воспитания детей. Скорее, ее отторгала физическая его составляющая: когда кого-либо заставляли делать что-то силой. Подобная позиция была связана с ее философско-религиозным мировоззрением: мир должен меняться сам собой, без каких-либо попыток вмешательства со стороны смертных. Собственно, это все к тому что, похоже, силой герцог и собирался действовать - его последние слова только подтверждали это. Ради этого  та девушка даже вышла из кареты под проливной дождь и подошла к музыкантке. Странно и немного неуютно выглядело то, как достаточно высокая и крепкая по сравнению со скрипачкой молодая женщина нависала над беловолосой, требовательно глядя на ту. В ответ Альбиона вновь подняла голову, устремив на незнакомку почти что грустный взгляд.
Она долго молчала, решая, что же ей делать дальше. Ведь Тишь отнюдь не была уверена, что ей можно уже покидать это место - чувство "кун" привело ее сюда и теперь молчало, не давая четкого ответа на вопрос, исполнено ли желание мира или нет? Является ли требование этого аристократа совместимым с ним? Аль понимала, что ее стремления в данном случае не имеют значения: на одной чаше весов было очевидное желание смертного, а на другой не столь легко  интерпритируемое - мира. И, похоже, выбрать что-то одно она не могла. С одной стороны, если Альба пойдет - добровольно или нет - это другой вопрос - то, возможно, нарушит волю мира. Чего нельзя было допустить. А с другой: во-первых, вдруг, он как раз хочет, чтобы она послушалась человека? Во-вторых же, да, девушка может своим звучанием может усыпить всех присутствующих и... опять же, наверняка, нарушить пожелание мира! Поскольку будет вынуждена уйти, да еще наживет себе врага в лице этого аристократа! "В общем, куда не кинь - всюду клин" - мрачно подумала девушка, еще раз прислушиваясь к себе - увы, бесполезно. Чувство "кун" и интуиция молчали, мол - разбирайся сама. В итоге, Альба решила оставаться на месте, пока сможет - либо ее поволокут за шкирку, либо нанесут несколько чувствительных ударов и терпеть не будет сил.
Наконец Альбиона, вздохнув, "отмерла", вновь подняла внимательный взгляд на прислугу герцога, прикоснулась рукой к горлу и к губам, отрицательно покачала головой - показывала, что немая. Увы, попытка обьясниться с помощью жестовой системы провалилась - очевидно, молодая женщина не понимала. Вздохнув, Альба начертила в воздухе условно-человеческую фигуру, изогнула руку таким образом, чтобы выглядело так, будто нарисованный некто как бы указывал на саму Пташку, показала на себя, изобразила уходящего человека, яростно замотала головой. Похоже, девушка стремилась показать прислуге герцога, будто ее привел некто сюда, оставил и запретил уходить.

- Ты немая? - уже едва услышав тон слуги и заметив едва уловимое выражение на дне её глаз, Альбиона поняла - теперь та её чуть ли не презирает. Сама девушка, конечно, такого отношения не понимала и не разделяла: как можно не любить кого-либо просто за то, что тот более ограничен, чем ты? Хотя... опять же, что считать ограничениями, ведь для каждого они свои. К примеру, от своей немоты сами аэри нисколько не страдали, поскольку с первого же момента своего сотворения были лишены этой возможности, и им не было, с чем сравнивать; такими их создал мир, так что такой расклад для поющих был абсолютно естественнен. Собственно, поэтому, оказавшись от гномов, девушка первое время шарахалась от малейшего звучания их голосов и смотрела испуганно и напряженно - всё никак не могла привыкнуть к тому, что эти существа разговаривают(!). Для неё это было столь же странно и непривычно, как и для самих гномов - её доброта. А когда аэри еще и столкнулась с магами... Нет, представители её расы ксенофобией не страдали, но, ощущая неправительность и неестественность магии всем своим существом, к её обладателям относились настороженно-неодобрительно и были весьма довольны тем, что они не владеют этой особенностью и, следовательно, не причиняют миру дополнительный мир.
Так или иначе, что для этой молодой женщины было слабостью и ограниченность, то для Альбы - естестественным состоянием, не стоящим сожалений или даже какого-либо внимания. Так что, если бы кто-нибудь другой и обиделся на излишнюю и неоправданную резкость слуги, то по губам девушки лишь скользнула мягкая полуулыбка, и она лишь молча кивнула в ответ. А вот повторное требование встать и пойти за ней вновь заставило поющую словно бы слегка погрустнеть и отрицательно покачать головой, складывая руки в жесте, соответствующем признанию вины, и повторяя беззвучное объяснение того, что она бы и рада - да нельзя.
Но тут Аль отвлеклась: она невольно подвинулась так, что теперь дождь доставал до крыльев, поэтому было необходимо переместиться, дабы избежать этого. Собственно, только тогда, когда беловолосая зашевелилась, пересаживаясь, слуга могла заметить некое искажение пространства у неё за спиной, словно там было что-то еще. Но при этом, что наверняка было немного странно, инстинкты Элберет молчали - видимо, угрозы никакой не было.

Аэри ясно ощущала, что девушка раздражается всё сильнее, пускай внешне и не показывает этого - то ли из-за незговорчивости "простой" музыкантки, то ли из-за чего-то другого, последней неведомого. В любом случае, ей самой оставалось лишь смирно сидеть, внимательно наблюдая за действиями прислуги и попутно пытаясь устроить крылья поудобнее - к сожалению, те если не промокли окончательно, то покрылись влагой и потяжелели. А это значило, что в ближайшее время летать будет весьма непросто - по крайней мере, пока перья не высохнут. Альба в мыслях вздохнула - может, и вправду,  таким образом мир показывает, что ей лучше пойти с этими смертными?.. По крайней мере, у них она сможет отогреться и обсохнуть, чтобы потом спокойно улететь; ну или не спокойно - в зависимости от того, как будет развиваться ситуация.
- Прости, но ты меня вынуждаешь... - тем временем произнесла темноволосая, и девушка ощутила на своих плече и боку её крепкую хватку. И в тот же момент, будучи готовой ко всему, слуга аристократа могла ощутить странное прикосновение к своей руке - это были... перья? Да, похоже на то - плотные и упругие на ощупь. И это не смотря на то, что она своими глазами видела, что за спиной у скрипачки ничего подобного и в помине нет! Тем не менее, это не помешало ей еще крепче сжать в своих руках беловолосую, заставляя ту подняться - и вновь у неё наверняка возникло странное ощущение: с одной стороны, красноглазая была совсем легонькой, одной рукой держать можно, а с другой - её словно что-то притягивало к земле.
Как бы то не было, хранительница, оказавшись в вертикальном положении, тяжело вздохнула, дала знак молодой женщине подождать, присела на корточки, пряча осторожно в футляр скрипку, которую опустила на землю минутой раньше. Альбиона опасалась, что незнакомка повредит её крылья, и потому смирилась с тем, что ей придется сесть в карету. К сожалению, несмотря на то, что скрипачка решила подчиниться, слуга, видимо, опасалась, что проявленая внезапно покорность лишь видимость, чтобы расслабить, ввести в заблуждение и сбежать - поэтому крепко держала беловолосую за руку.
Вскоре дверца кареты, в которой сидел герцог, отворилась и показалась Элберет, которая тут же за руку втащила девушку, увденную им. Последняя коротко поклонилась герцогу, но садиться не стала, а опустилась на колени на пол - но не в виноватом жесте, а просто, чтобы не пачкать роскошные сидения; вид у неё попрежнему был отстраненным, казалось, ей абсолютно безразлично происходящее вокруг. А еще мужчина и молодая жещина могли увидеть странную деталь: беловолосая оказалась еще более хрупкой и миниатюрной, нежели виделось издалека, но при этом сидела, чуть сгорбившись - словно её что-то пригибало к земле.