Бьярки умел быть тихим, когда хотел.
Даже если голову раскалывала боль, единственным достоинством которой был лишь тот факт, что она на время перекрывала собой привычный пустотный звон в груди. Это было блаженное время, когда вместо сердца дробился мозг.
К счастью, Рагнар уже давно выяснил лекарство от столь досадного недуга — достаточно попить и поесть. Секс, вопреки надеждам, лишь усугублял положение.

Взглянув на мирно лежащую Этельку, Бьярки задержался на мгновение у закрытого окна, прикрыв его ещё и шторами, дабы свежие лучи утреннего солнца, принявшиеся было лизать обнажённое плечо, не добрались до девичьих глаз и не пробудили девочку раньше времени.
Ещё одно мгновение оказалось уделено сомнениям — тёплый жест «укрыть одеялком» столкнулся с осознанием «и без того довольно тепло, да кроме того — она и так прикрыта в нужных местах».
Мария частенько любила шутить по этому поводу; мол, матушка нередко приговаривала «отморозишь себе зад, детей рожать будет нечем!»
Можно подумать, будто дети вылезают оттуда...

Усмехнувшись, Бьярки оставил Этельку как есть, натянул бриджи и пошёл освежиться да умыться.
Ничуть не смущаясь своих манер — спустился на первый этаж в неглиже, где внимательным взглядом Рагнара, впрочем, встретил лишь хозяин дорогой гостиницы. Лучше прочих знающий скверный нрав своих постояльцев, вытянутый мужчина с шикарными усами предпочитал готовиться к дню с ранья.
Сперва Маэль напрягся, но увидев лицо Бьярки, — почти сразу внесённого в мысленный список «безобидных», — позволил себе расслабиться.

— Мне нужен завтрак на две персоны.
Маэль кивнул.
— Алкоголь?
— Не стоит... — Сказал Бьярки, подумав сперва о Этельке, но потом добавил ещё, — Не мне. Мне можно медовухи.
— Буду рад помочь. — Маэль тепло улыбнулся, как то умеют толковые люди, уверенные в завтрашнем дне, и кивнул. — Мой сын принесёт его к вам в комнату. Что-то ещё?
Рагнар был не из тех людей, которые привыкли к очевиднейшей вежливости материка. Если спросили, значит — надо подумать.
— Да, пара лишних полотенец не помешает.
Маэль невольно усмехнулся.

Бьярки мог быть довольно романтичным чертякой, если того хотел. Несмотря на внушительный возраст.
Так, он занял беззастенчиво-расслабленную позу в кресле, неподалёку от кровати, поставив рядом и прикроватный столик, на котором своё место заняли толстые блинчики, густо облитые мёдом (сын Маэля пытался объяснить, что это панчто-то-там, но Бьярки отмахнулся со словами «достаточно и "ваше благородие"»), и ароматный мятный чай в стакане неподалёку. Смесь свежезаваренных трав, терпкий сладкий мёд, оттенок молока поверх благородного нежного теста... Рагнар искренне верил в то, что вкусная снедь — лучший пробудитель.

Сам он нынче пребывал в халате. Свежий, умытый, с книгой в руках и потешными крохотными очками на носе.
Кроме завтрака на столике стоял кубок с медовухой, но близость оного к Бьярки намекала на то, кому предназначен недетский напиток.

В этот раз в руки Бьярки попалась действительно интересная книга.

«Семеро братьев-воронов, чёрных, как безлунная ночь, сложили крылья, встав полукругом от своей сестры, и тотчас обратились в камень!
Сестра их ударила оземь лбом в беззвучных, сердечных молитвах...
— Вернитесь! Я сделаю всё, что потребуется, и даже больше того!
Но тщетны были её старания; боги оставались безучастны... Все, кроме одного.
Услышав шелест безнадёжного шёпота, Ассоль подняла взгляд и сперва ужаснулась, но увидев кривую улыбку — всё тотчас поняла...»

Бьярки поднял взгляд и чрез стекло очков узрел пробуждение.

Этелька была юна, и ни словом, ни невольным жестом не скрывала этого. Не скрывалась и сама по себе, а потому мужской взгляд свободно и беззастенчиво касался тонкого тела, ласковым прищуром отмечая изгибы и мягкие места.
Взгляд Рагнара оставался спокойным и будто бы даже равнодушным, но на самом деле Бьярки остался Этелькой очень доволен.
Когда девочка заговорила, мужчина поднял взгляд ей в глаза.

Барон севера считал своё поведение простой порядочностью. Этелька к порядочности была не привычна. Неудивительно, учитывая, в каком городе она выросла. Йонна — тоже не оплот благородства, но по своим порокам северным вратами к Синегорью ещё долгие годы жить до портовой трясины Изумрудного моря...

— Разумеется. — Ровным, красивым голосом молвил Бьярки и кивнул, — И не забудь поесть. Этот завтрак — твой. Свой я уже прикончил.
Мужчина отложил книгу в сторону и коснулся ладонью щеки Этельки, погладил её и подбородок, словно кошку какую или собаку, но и с той лаской, какую редкий человек когда-нибудь ощутит на себе.
Губы его изогнулись в мягкой улыбке.
Она говорит о цене впервые с момента, когда оказалась в его руках. И румянец на девичьих щеках выглядит так искренне и живо, будто Этельке стыдно об этом упоминать.

— Я дам тебе столько, сколько ты заработала. Ни единым фениксом меньше. — Мягко, но явно не допуская возражений, в свою очередь заявляет Бьярки. В уме он уже посчитал, сколько заработала Этель: не меньше двенадцати золотых монет. По одной сверх положенного — за уступчивость и мягкость, и было бы больше — выполни она своё ночное обещание, а не усни. — Увы, моя милая Этелька, уже совсем скоро я отправлюсь обратно на север.
В голосе нет лишних сантиментов и даже намёков на них; простая, серая констатация факта.
«Я сделал то, зачем приехал, ты сделала то, чем зарабатываешь, а значит — наши пути расходятся», и ничего больше. Разве что облегчение сквозит где-то там, в отдалении; наконец-то проклятый Рекн останется позади!

Бьярки поднялся с места и отпил из кубка.
Взгляд его снова скользнул по девичьему телу, и вскоре выяснилось, что бриджи на голое тело отвратительно хранят некоторые тайны.
Но говорить по этому поводу Рагнар ничего не стал. Этелька выполнила свою работу.
Он развязал кошель, отсчитал двенадцать монет и со звоном золота поставил блестящую стопку фениксов на столик, рядом с завтраком.

Отредактировано Bjarki Ragnar Yonnland (2020-06-29 02:37:48)

Бьярки возвращается к чтению, когда Этелька уходит освежиться.
На носу вновь небольшие очки, а в свободной от книги руке — кубок с медовухой. Рагнар привык пить такое залпом и целыми бочками, но умел быть и терпелив, когда испытывал желание подольше не вставать на ноги, чтобы налить ещё.

«Без жертвы ей не обойтись.
Тощая, жилистая рука протянула девочке чёрные кривые ножницы, и хотя казалось, что ими невозможно ровно отрезать даже лист бумаги, малейшего прикосновения к лезвию оказалось достаточно, дабы понять — и свиста не будет, так легко они отсекают плоть.
Взгляд, робкий, нежный, столкнулся с глазами злобы. И когда она опустила очи, гадкая голова медленно, словно маятник, кивнула.
— Да. — Ассоль не требовалось, чтобы Он произнёс это вслух, она и так услышала бы нежеланное слово.
Собравшись с силами, девочка посмотрела на статуи, бывшие братьями-воронами, и решилась.
Чик! И пальчик отлетает в сторону, а вместе с ним — по стеклянным залам разлетается смрадный хохот...»

Почитать, так Акраха и ему подобные сплошь занимались какой-то чепухой.
Мерзкой, гадкой и жестокой, безусловно оправдывающей их суть, и всё же — глупостью. Неужели боги и впрямь могут быть такими?
Бьярки недолюбливал Тара, пусть вся Йонна ему и поклонялась, — больше по общей памяти прошлого, нежели из-за какого-то конкретного деяния, — но даже сын Йоннланнов не хотел верить в то, что божественные существа могут быть склонны к пустым человеческим порокам.

Этель же, свежая и тонкая, наконец-то обращается к еде.
Девичьи манеры трапезничать Бьярки непременно нашёл бы вызывающими и, чего уж греха таить, манящими, но прямо сейчас Рагнар решил не давать воли лишним чувствам.
Возможно — зря.
Но мужчина не хотел, чтобы Этелька чувствовала себя вещью, которой будут пользоваться всякий раз, как поднимется член. Не по причине заботы о нежных девичьих чувствах, впрочем, а ради собственного покоя. В жилах рода Йоннланн текло подлинное, выпестованное веками благородство.

Поэтому и награда — не шутка.
Этель это и сама поняла, но всё же в её словах, действиях и дрожи нагих плеч Бьярки чувствует волнение и, кажется, даже страх.
Невольно поднимается бровь цвета белого медведя, но первые же слова всё объясняют.

Бьярки молчит, но затихшая Этель верно и сама поняла — барону севера нужно подумать.
Взгляд сам собой касается сладких, липких мест, после чего рука простым жестом кидает полотенце Этельке. Рагнар ни к чему не призывает юную наложницу, лишь даёт возможность.

Бьярки даже секунду жизни не мечтал о детях.
Гонимый по жизни проклятьем Тара, Рагнар никогда не считал, что родиться в семье Йоннланн — благо. Скорее напротив.
Поэтому и слова Этельки, вернее даже — её саму он воспринял сразу как женщину, а не ту, что могла бы стать дочерью северному барону. Но тут и в самом деле вставал резонный вопрос: а зачем?

Взгляд, блуждающий по девичьему телу, давал очевиднейший ответ. Но Бьярки хорошо знал себя и понимал, что он не настолько охоч до плотских утех. Требовалось что-то ещё, пожалуй.
С другой стороны: почему нет?
Прочие достоинства Этельки, увы, были по большей части бестолковы.

Наконец, не будет ли это ошибкой? Этель терять явно нечего, но нет ничего хуже, чем из грязи попасть в фальшивые князи, из которых дорога одна — обратно в канаву.
Однако если Этелька уйдёт однажды по своей воле — не страшно.

Тишина, тем временем, становится откровенно гнетущей.
Барон севера нахмурился и посерьёзнел. Играться чужими судьбами низко, поэтому он даст Этельке шанс. Рекн ведь, говорят, богат на возможности? И купить в нём можно что угодно.

— Твои деньги останутся с тобой. — Сперва говорит Бьярки. — Если говорить о прочем...
Он вздохнул, явно всё ещё сомневаясь. Не хотелось бы учить Этельку затрещинами.
— Ты осознаёшь, о чём просишь? — Спросил Рагнар и тут же понял, что знает ответ. Этель явно осталась довольна ночью, и хотела бы иной жизни, в которой других ночей не бывает. — Ладно, можешь не отвечать. Вопрос попроще: ты готова быть верной мне, послушной даже в мелочах и не жаловаться, какие бы трудности не пришлось преодолеть?
В конце концов, нет ничего хуже нытья.
А преданность — качество, которое само по себе делает человека ценным.

Бьярки невольно, тайком улыбается.
Этелька юна, и как всякой молодости — ей решение даётся без труда. В голове почему-то вспоминаются слова отца, хотя Рагнар твёрдо уверен, что в юности был слишком взбалмошен, чтобы слушать погрязшего сначала в любви, а потом в печали, старика, —  «младость скора на расправу».
Или же это всё-таки храбрость, и тогда так даже лучше.

Осознаёт ли она, сколь велика порой бывает цена верности?
Понимает ли, что никогда не получит любви от человека, к которому решила привязаться?
Видит ли, наконец, ту ношу ответственности, которую принимает на себя сам Бьярки?
Для большинства аристократов цена Этельки — грош, и выкинуть её на мороз как надоест — решение минутной немилости, но сын Йоннланнов, сам по себе правитель, привыкший заботиться о жизнях своих верноподданных, поколениями взращивавший в себе благородные стремления, на такое был не способен.
От того и нужно слово — для предателей благородство не знает пощады.

Однако это всё потом, а сейчас...
Бьярки отвлекается от рассуждений, когда слышит уточняющий вопрос Этель. Взгляд барона обретает осмысленность и устремляется в глаза девочки. Он уже принял решение, и на мгновение может показаться, что всё-таки отрицательное, но... нет.
— Пожалуй. — Пожав плечами, кивнул Бьярки, после чего рукой потянулся к Этель и потрепал её по голове с лицом столь сосредоточенным, что можно подумать, будто он прощается. Поняв это, барон разбивает возможные беспокойства тёплой улыбкой. — Но в Йонне довольно холодно, так что тебе потребуется новая одежда. Не волнуйся, я позабочусь об этом по приезду, а до тех пор попользуешься моей шубой.

Пальцы сами собой соскальзывают с золотистых волос по щеке, на шею, затем — трогают ключицы переход к девичьей груди, покрывая её целиком, едва ощутимо, ласково сжимая мягкую кожу.
Этель ведь теперь принадлежит ему, не так ли?
Бьярки убирает ладонь и встречается с радостью в глазах Этельки, на которую отвечает новым действием — подхватив девочку за талию, Рагнар сажает её к себе на колени и вручает в руки собственный огромный кубок, на дне которого ещё плещется медовуха.
— И коль такое дело, у нас, думаю, найдётся немного времени, чтобы отпраздновать!

Звенящая пустота в сердце разжимается, вонзая шипы осуждающего гула в застарелые раны, но Бьярки не обращает на неё никакого внимания.
Иногда он тоже чувствовал себя молодым.

— Во всей Йонне не найдётся дома теплее, чем усадьба рода Йоннланнов!
И это — чистая правда.
Долгие годы ушли у предков Рагнара на то, чтобы вернуть себе родовое поместье, но они всё-таки справились.

Бьярки весело усмехается и даже не думает мешать Этель, ухватившейся за кубок с какой-то совершенно-таки незрелой страстью; наблюдает за ней, поглаживая руками по спине, бёдрам и ягодицам, а потом, смахнув пару капель, упавших на девичьи губы и щёки, подтянул девочку к себе, поближе, чтобы поцеловать. Рука прижимает Этельку за талию, другая — пальцами без труда находит промежность, чтобы двинуться дальше, ниже, подготовить.

До полудня времени ещё много.
Они успеют ещё и пообедать, и если уж на то пошло — согреться друг другом тоже успеют, поскольку дорога из Рекна в Йонну займёт не меньше трёх недель, и это — если им повезёт. Карета у Бьярки большая, просторная и в нужных местах достаточно мягкая.
Тем не менее, это не повод сдерживаться сейчас.
И даже пустотный звон в сердце не может остановить сына Йоннланнов.

Этель получает множество поцелуев; большая их часть касается губ, другая, чуть меньшая, — шеи и плеч.
Бьярки ласков и нарочито нетороплив, сдерживая свою нетерпеливость, и покуда уста ласкают то, до чего могут дотянуться, ладони уделяют внимание иным частям тела с той ноткой развязной лёгкостью, за которой совсем не замечаешь определённый навык. Кажется, будто Бьярки как-то само собой столь естественно раздвигает девичьи ноги, нежит, трогая, мягкую грудь и оглаживает талию, живот и бёдра; Этель не нужно делать буквально ничего, чтобы через считанную четверть часа быть готовой ко многому, но если она не постеснялась руками подобраться к бриджам — Рагнар, вестимо, возражать не станет.

Сомнения клубятся внутри.
Бьярки одновременно желает, желал сдержаться, но с другой стороны — а зачем?
Пальцы мимолётно проводят по острому уху и на лице сама собой появляется улыбка, печаль за которой разглядеть никто бы не смог — не Мария. Пускай. Этелька заслуживает немного горячей нежности.

Взяв девочку обеими руками за ягодицы, Рагнар опускает её вниз.
Он чувствует её дрожь через новый поцелуй губ, а снизу ощущает горячую мягкость, охватывающую Бьярки. Сперва кажется, что узковато, и так оно и есть, но приподняв Этель на пару мгновений, Рагнар шепчет ей на ухо тёплые нежности и ласковое повеление расслабиться; раздвигает тонкие бёдра и вновь погружается во влагу.
Теперь чуточку проще.