[icon]https://i.pinimg.com/736x/ba/f5/55/baf555b50ee861502c3cef234afeb68d.jpg[/icon][nick]Pride[/nick][status]His Shadow[/status]

Тень расступилась. В ней, прямо под Романом, раскрылась огромная пасть, а рядом вспыхнули, брызнули во все стороны глаза и руки. Маленькие ручки схватили мальчишку, облепили тело, лицо.

— Поздравляем с победой, Роман, — сказала Тень. — Мы скорбим.

Вокруг царила мёртвая тишина. Только пальцы, глаза и пасть. И мальчишка, обхвативший руками колени. И стоящий над ним его двойник.

— Всем больно, все умирают, все уязвимы. Вы думаете, Роман, что Тень не подчиняется воле богов, и отчасти это так. Но знают ли сами боги свою волю, сообщают ли они эту волю смертным, да и смертны ли вы? Конечно, вам можно было отрубить голову и это бы вас убило. Но теперь — нет. Поздравляем с победой, Роман, — сказала Тень. — Мы скорбим.

Тишина была невыносимой.
Голос Тени в голове делал тишину невыносимой.

— Почти сто пятьдесят лет вы, Роман, искали возможности вернуться. Крепкое тело, весёлый нрав, чудовищные поступки. Полная противоположность болезненному хмурому бездеятельному себе. Вы же ненавидите себя, де Бо, орлиной породы, никогда-не-вассал, мразь, ты теперь здесь, с нами, тварь, куда догонять-то? Куда ты сбежишь? Пусть это как-нибудь кончится уже, пусть хоть что-то произойдёт, нет никаких сил барахтаться в этой вате, в этой тягучей, мерзкой вате тумана, просто бросьте меня уже куда-нибудь в каменный мешок навечно, навсегда, не смотрите на меня, забудьте, что я есть, что я был, что я сделал. Я ненавижу себя и хочу умереть, хотя до этого хотел жить, панически, до отвращения, беспомощно хотел жить. А теперь, что теперь, кто я теперь, кому я нужен, все, кого я любил, меня осуждают, все, кто меня уважал, меня презирают, и в этом никто не виноват, что самое обидное, никто, понимаете, никто, кроме меня, — молчит Тень и вместе с ней Роман.

Я убил, убил, я убил, я не хотел, я не знал, не думал, я был напуган, — я, я, я, центр мира, уродец в теле младенца, гнилая сердцевина, прикидывающаяся свежим фруктом, что "я", что "я"-то, а? Хочешь, чтобы пожалели, бедного-несчастного, погибшего геройски, — а за что тебя, в сущности, жалеть? Герой. Гордыня. Граф. Расслабленный, уверенный в себе мальчишка-наглец. Думал, что бессмертный. Вот твоё бессмертие. Всё сломано. Вечный, ржавеющий двигатель со сломанными деталями. Умер, — все плакали.

А теперь кто заплачет о тебе?

Лучше бы умер.
Лучше бы умер.

Всё бессмысленно.

Мне просто надо, ну, недельку. Две. Месяц. Пару столетий. Я не знаю. Просто надо какое-то время, чтобы вся эта муть осела на дне души, — какой-никакой, а души. Надо как-то с этим пожить, походить, уснуть. Доказать самому себе, что это всё не продолжение какого-то утомительного сна, а жизнь. Что я говорил себе каждое утро? Всё это не зря. Все эти жертвы, эти подвиги, эти смерти. И... и что теперь?

Ромка молчит, глядя на оседающий на кеды туман.

Сиэль... Он же знает. Никто не знает, а он знает. Всё и так висело на волоске, эта сумасшедшая ночь, эти драконы, чтоб им подохнуть. И только Сиэль, он знает, но его тут нет. И я ненавижу себя за единственную, малюсенькую даже не надежду, а тень её, отголосок какого-то эха надежды на то, что он хоть немного поймёт. Он видёл эти глаза. Он здесь был. Ему не надо объяснять.

Он знает Тень. Он знает меня.
И ещё он знает, кто я.

Братик, знал бы ты, как я тебя люблю и как мне жаль, правда-правда. Я не хотел. Не хотел, никогда не хотел, чтобы... вот так. Спасибо, что ты тут, что ты... что ты. Но здесь, на дне всего, в конце мира, где за тобой следят глаза... это невозможно объяснить. Описать. Я открою рот — и польётся либо фальшь, либо дерзость. Между "да поймите" и "всё равно не поймёте" я буду выглядеть ещё более жалким, чем я на самом деле. Ты, наверное, не поймешь этот лепет. Да и кто поймёт?

Я — дурак, который слишком поздно осознал, куда вписался.
Я сожалею, окей? — молчит Роман де Бо, отвернувшись.

Глаза смотрят.

Не смотрите на меня.
Давайте молчать. Так будет лучше для всех.

Я — божественное дитя.

Я буду питаться презрением, ненавистью и усталым раздражением.
Буду пить это, пока не польётся через край.

Я божественное дитя, разве нет? Это всё — мой нектар. Презрение к себе — моя амброзия.

Этого же никто не знает. Никто не помнит ни о каких де Бо, это было сто, тысячу, миллионы лет назад, да и не было никогда, не было никаких де Бо вовсе. Не спрашивайте, не нужно, давайте молча меня распнём, но не как святого, а как и положено, — низкую, мерзкую тварь. Когда теряешь родителей и брата под своими руками, — хочется выть. Разве можно убивать?

Мы же все такие красивые.

Может быть, Роман де Бо хочет что-то сказать? Пауза затягивается. Не сиди тут истуканом. Говори, каково твоё желание?
Потом, — молчит Ромка.

Вот посижу чуть-чуть ещё.
Недолго.

А Тень решит, что со мной делать.
Я уже нарешался на вечность вперёд.

Пасть раскрывается шире.