Мальчишка, оказавшийся Идущим, прибыл по личному приглашению местного криминального воротилы, а по совместительству — старого графа де ля Фер. Того самого, о ком говорили, что в его парке есть черный пруд, где он лично топит тех, кто ему неугоден. Поверить в то, что этот тип подмял под себя всю торговлю города в обход королевской власти было непросто, но мальчишка умел видеть вещи такими, какими они являются, а не такими, какими кажутся. Он принял заказ на ликвидацию парочки торговцев, решивших, что им с графом не по пути, и отправился готовиться к делу.

В Рекне мальчишка поселился в одной из констпиративных квартир старого графа. Но в усадьбе, после того, как дело было сделано, погостить несколько дней удалось. Да, чёрный пруд мальчика не впечатлил, это правда, но в остальном усадьба и ее хозяин были занятным феноменом. Воротила, подмявший под себя всю торговлю города, безжалостно разделывающийся в врагами, оказался личностью эксцентричной, которая умеет жить.

Граф Борис де ля Фер для воздвижения резиденции в Рекне пригнал целое село альранов. Строил маленькую скромную дачу, но все равно получился дворцово-парковый ансамбль с замком, речкой и зимним садом. Но граф не учел, что в строительстве зверолюди могут всё, кроме арифметики. Число и высоту ступеней они исчислили, судя по всему, гадая на куриных останках. С тех пор Борисова лестница вызывала у людей сложные чувства. Идущему по ней казалось, будто он хромой конь. Борис проверял, все ступени разные. В гости приезжали другие дворяне, говорили, — как забавно тут ходить! А всякие криминальные недворяне, например, падали и нехорошо, как следствие, ругались.

Исправлять дело пригласили бригаду гномов. Те пришли, сгрузили инструменты на дорогой подстриженный газон, исправили лестницу, выровняли планировку, положили штукатурку, не обращая, впрочем, внимания на произведения искусства под ремотными работами. Слупили, как водится, втридорога, а потом предложили построить канализационную систему, разработку новую и поразительно эффективную. Как без нее раньше жили-то — вовсе неясно. Такое чудо прогресса увлекло Бориса, и он дал добро.

Гномья канализация оказалась веселее альранской лестницы. Всасывала отходы, потом материализовывала в неожиданных местах. Предсказать фонтан было невозможно, система презирала ритм. А ритм, как писал поэт, — основа гармонии.

Борис любил Рекн вопреки гармонии. Он, несмотря на жестокость и корыстолюбие, был романтиком. Мастером глазения на паруса и мечтаний о приключениях. Однажды он восторженно нес мешок картошки из порта к себе, словно настоящий прогрессивный либерал. До резиденции было добрых три километра. И довольно скоро граф разочаровался в либерализме. Но все равно по дороге заглянул в лес, проверил грибы. Сразу у входа нашел груздь, — что было ошибкой. Через восемь часов явился домой, перепугав прислугу, в пауках и улитках, картошку и грузди нес в подоле парчевой мантии. Упал на кровать, лицо зелёное, говорит — «нет сил чего-то».

И добавил тихо:
— Какой же здесь рай, все-таки.

Рай мальчишки же точно находился в другой стороне вселенной. Рекн он возненавидел с самого первого дня. И поэтому принялся за порученные ему графом дела с необыкновенной ответственностью и скоростью, чтобы до конца августа покинуть это место. Однако, где-то поспешил и где-то перестарался, в итоге списать смерть вышеупомянутых несчастных на естественную совсем-совсем никак не выходило. Те, к тому же, завели себе охрану, что было вполне понятно, вот только в день, когда охраны быть в ними было не должно, её там оказалось почему-то в два раза больше, — видимо, кто-то сдал. Торговцам это, увы, нисколько не помогло в итоге, но изящная и тонкая ликвидация превратилась в неаппетитную кровавую баню с лишними целями. Граф, впрочем, был вне подозрений и делом оказался вполне доволен, до икоты хохоча над подробностями, которые ему рассказал мальчишка. Тогда-то он и предложил ему укрыться в усадьбе на несколько дней, — обыскивать резиденцию графа было невозможно. Это было бы слишком вульгарно. Так мальчик и поступил, — ему нужно было время на восстановление от полученых серьёзных ран. Но пробыть в резиденции удалось не дольше суток — необходимо было тихо и незаметно уйти.

Итак, Рекн проглотил мальчишку-Идущего девятнадцатого августа, а выплюнул, прожевав, в районе северных городских ворот уже двадцать первого. Это мальчик записал шифрованным способом в небольшом дневничке, уложил его в хитрый потайной карман сумки рядом с кошелем с гонораром за выполненную работу, — неплохим, в общем-то, гонораром за работу не блестящую. Но истерзанный событями в пустоши близ Ферна мальчишка и так сделал много больше, чем сам от себя ждал. Он немного постоял у ворот, немного скривившись от боли, поправил повязки и медленно пошёл в сторону леса по протоптаной тропинке. Судя по всему, по ней бегали городские дети за ягодами. Увязавшуюся за ним черную собаку мальчик, казалось, не заметил.

Спустя минуту пути мальчик неожиданно остановился, вздохнул и сказал, глядя на безоблачное небо сквозь кроны деревьев:

— Как-то раз служанка одного знатного господина из аваринских, то есть сэра Френка Ллойда Райта, хоть это и не важно, по неизвестным мне причинам, а, может, задолбавшись мыть посуду за всеми, поступила следующим образом: она подожгла дом, в котором в тот момент находились пьяные гости, предусмотрительно забаррикадировав перед этим все двери, кроме одной. За этой дверью она встала сама с топором в руках и каждый выбегавший получал удар по организму куда придется. Что неудивительно, никто не выжил.

Он обернулся и без улыбки посмотрел на черного пса.

— Теперь вы расскажите что-нибудь.

Отредактировано Rostique Boux (2018-01-21 03:30:10)

Калейдоскопически развивавшиеся события в в Рекне особенно не способствовали общению с людьми и не очень людьми, но тут, пока все было тихо и мирно, можно было дать себе волю. Через северные ворота в этот день уходили люди со сложным выражением лица, словно им не хотелось покидать город в такую жару, а вот мальчик всем видом показывал, что теперь находится здесь и ни капли не жалеет — лес кругом, свежий воздух, свобода, черный красивый пёс и вообще тут красиво.

— Не знаю, — вздохнул мальчик. — Я не чувствую запахов. Идём, мы на дороге. Нехорошо.

Он сошёл с дороги и направился глубже в лес. Лицо его ничего не выражало, кроме разве что некоторое усталое недовольство окружающей жарой. Пели птицы, шумела листва на лёгком ветёрке. Как всегда около морских портовых городов, жарко было нестерпимо, пока путников не скрыл лес. Мальчишка не оборачивался, словно знал, что говорящий пёс идёт за ним. На самом деле, он это, конечно же, знал — ощущение присутствия было отчетливым, черные шрамы сигнализировали об этом постоянно и настойчиво. Но вместе с тем ему было как-то всё равно. На него, бывало, накатывало такое близкое к апатии равнодушие после успешного или не очень выполнения задания.

Наконец, он остановился в поваленой ели, торчащей корнями из рыхлой почвы. Раскинувшийся вокруг лес был смешанным, но мальчик, казалось, специально искал именно хвойную часть. Так и было, — он искал почву, состоящую из перегноя опавшей хвои елей или сосен. Она была мягкой и казалась мальчику очень уютной. Снял с плеча сумку. Сумка-ветеран немного потрещала швами для приличия, ведь она, в конце концов, повидала виды, а возрастом была, наверное, даже старше мальчишки. Он погладил сумку рукой, улыбнувшись чему-то, словно извиняя её и демонстрируя полное понимание того, что её некоторая вздорность характера вполне понятна и простительна.

Ощущение было, что ребёнок никуда не спешит и совсем забыл о том, что с ним ещё кто-то. Он сел на мягкую хвойную землю, и задумчиво стал смотреть вверх. Затем прикрыл глаза и чему-то улыбнулся.
— Теперь хорошо, — сказал он.
И перевёл взгляд на черного пса.
— Ты сказал, я странно пахну. Расскажи как.

Отредактировано Rostique Boux (2018-01-05 17:46:07)

Мальчик усмехнулся. Но улыбка быстро сползла с лица, он уставился на подошедшего пса и долго смотрел, словно взвешивая все "за" и "против". Затем он уселся, казалось, поудобнее, однако в позе чувствовалось напряжение. Словно в любой момент мальчишка был готов сорваться и бежать, — хотя куда тут убежишь, да ещё и от собаки? Затем он покачал головой, и с непонятным выражением произнёс:

— Я — Идущий, — и выдавил из себя смешок, хотя было непонятно, что тут смешного. — Рыцарь Ордена Ледяного Пути. Тебе это ни о чём не говорит, иначе наша беседа сложилась бы совершенно иначе. Поэтому... я настроен поболтать. Такой хороший летний день.

Несмотря на высказанное желание поболтать, мальчик снова замолчал.
Но молчал в этот раз недолго; потёр ладошками лицо, выдохнул.

— Я с детства тренирован убивать, — мальчик слегка наклонил голову. —  Сначала бездумно, бессистемно, от злости, глупости и жестокости. Потом целенаправленно и сухо, от выгоды и оттого, что мне и таким, как я, положено делать то, что другие не могут. Маги, проникшие в такие сферы тайного искусства, от который поджилки трясутся у любого ректора Башни, превращали меня в совершенное, близкое к неуничтожимости оружие. Тогда я и ощутил... диссонанс. Я был мелкой тварью, которую задушить мало. Стал тварью, которую хрен задушишь.
Он чуть подался вперёд, едва не касаясь своим носом черного собачьего, чувствуя дыхание пса.
— Так от чего ты собрался меня защищать? И таких, как я?

Мальчишка сжал зубы, взял пса за голову, — сильно, властно, но не грубо и не больно. В глазах его, впрочем, стояла жестокость вперемешку с обидой. На демонического пса ли? На кого-то другого? На мир в целом?
— Тех, кто пахнет как я, в мире очень, очень мало, — сказал он, голос звучал всё тише. — Раньше мы были необходимы, потому что уничтожить невообразимое могли только невообразимые. Но сейчас мирное время, в котором невообразимого творится в сто раз больше, чем в военное, просто этого никто не видит. И мы стали не нужны. В Рекне я выполнял работу для одного смешного старичка, который на самом деле мразь какую поискать, — но он смирный слуга короны, как и я. Каждый служит как умеет. И ты служишь как умеешь, — чувству, долгу, желанию, прихоти, воле, своей природе. Своему Пути. Наши Пути пересеклись, но...

Мальчик вдруг застонал, крикнул с непонятной злостью:
— Но как ты можешь защитить меня от меня самого, пёс?

Он отпустил собаку, закрыл лицо руками, всхлипнул совершенно по-детски.
Когда он убрал руки, в глазах стояли слёзы. Но не текли.
— Лучше брось меня. Найди другого... для защиты. Мой Путь — подставляя шею, делать плохие дела за тех, кто не хочет их делать. Этот Путь... пустой. На душе пусто — плата за холод одиночества, на сердце пусто — потому что никто не хочет со мной знаться, в кармане пусто, потому что заказы редкие. И только за окном тех домишек, где случается переночевать, пусто просто так.

Мальчик отвернулся, снова всхлипнул.
— Не смотри на меня, — сказал он тихо.

— Ты, пёс, вроде и умный, — устало сказал мальчик, — и понимаешь многое, да. Но иногда как скажешь, так и не знаешь, плакать или смеяться. Что такое "другой Путь"? Он один-единственный, других просто нет. Давай я тебе объясню. У меня записано.

Он извлёк из сумки книжицу, которую носил с собой. Провел исцарапанными пальцами по кожаному корешку, расстегнул ремешок, закрывающий книгу. Перелистнул страницы, нашёл.

— Тебе кажется, что Путь крестьянина, который, используя инструменты, работает на земле и наблюдает смену времен года, отличается от Пути торговца, что покупает товар, а затем продает его, чтобы заработать себе на жизнь. Путь достойного человека, или Путь воина, который состоит в том, чтобы овладеть достоинствами оружия, совсем не то же самое, что Путь ремесленника, думаешь ты. Но на своём Пути плотник стремится достичь ловкости в использовании инструментов. Он должен в начале начертить правильный план, а затем построить все так, как указано в плане. Такова жизнь плотника. Но не такова ли жизнь воина? Не должен ли он перед сражением начертить план, а затем выполнить его так, как указано? Не стремится ли воин достичь ловкости в использовании своего инструмента — меча ли, копья ли?

Произнося это, маленький Идущий почти не смотрел в книжку, исписанную неровным детским почерком. Было видно, что эти слова он заучил наизусть.

— Говорят, что воин следует двойственному Пути пера и меча и поэтому должен понимать оба эти Пути. Но всё это один и тот же путь — это служение. Неважно, если человек не имеет естественных талантов любых областях, — неустанно упражняясь, он сможет приобрести необходимые навыки. Путь воина — это решительное принятие смерти, его свобода — в том, как преданно он служит.

Мальчик закрыл книжку, посмотрел на пса, неожиданно улыбнулся.
— Понял, глупый? — он потрепал пса по холке. — Путь, он только один. И он только вперед. И я другого не хочу. Убить обидчиков несложно, что тут сложного, надо будет — убью. Но хочется иногда с кем-то просто... не знаю, посмеяться вместе. Иил поплакать. Мне...
Он вздохнул.
— ...просто одиноко. Иногда. Тогда я придумываю себе друзей.

Он спрятал книжицу, аккуратно погладил чёрного пса между ушей.
— Ты хороший. Жалко, что ты тоже живешь только в моей голове.

Мальчик вздохнул.
— Ну да, — он скорчил рожицу. — Отвечай вам весь день. Ты вообще не шибко тут. Собака-то самая настоящая, я чувствую её дыхание, шерсть, я вообще чувствую, что она здесь. А вот ты сам... Хотя...
Он нахмурился, о чём-то размышляя.
— Хотя... может быть. Давай я тебе кое-что расскажу. Ты не суетись, посиди рядом спокойно.
Аккуратно, бережно положив ладошку псу на шею, начал рассказывать.
Путанно, сбиваясь, стараясь найти слова, — и они находились, иногда странно-взрослые. Но чаще нет.

Ладонь мальчика при этом была холодна как лёд.

***

Он преклонил колено, склонил голову, глядя при этом на тяжело одоспешенного мужчину-эльфа, припорошенного идущим снегом. Он помнил этикет: держи голову низко, а глаза высоко, — принимай судьбу, но смело смотри ей в глаза; она этого не любит. Он помнил этикет, но почему-то никогда не предполагал, что придется ему следовать. Казалось, этот замок, тренировки, шутки с новыми друзьями, ставшая привычной боль — всё это будет вечным. Привычным. Понятным. Но времена менялись, менялся и мальчик. Он стал совсем другим, — умным, сильным, воспитанным и... любимым? Разве не это он чувствовал? В его характере главной чертой была жесткость, часто граничащая с жестокостью. Она не осталась незамеченной мальчиком, — тем, кем он стал, кем его сделали, кем воспитали. Он подрос, завёл новых друзей, попрощался с прошлым и выжил. В нём увидели равного. Не "пошёл-прочь-скотина-дай-выпить-спокойно", а — Идущим. Настоящим рыцарем легендарного Ордена.

Но прошлое не спешило прощаться в ответ.

Тяжелые ворота, обитые железом, открылись за его спиной с каким-то обречённым звуком. Монотонно убаюкивал молот кузнеца, работающего через двор, слышался стук палок — кто-то тренировался на площадке. Мальчик на мгновение в полной мере осознал, что именно сейчас, перед выходом стоит перед приоткрытой дверью, пройдя через которую, он будет до конца жизни на этой стороне. Открыть ворота Аскеруса вновь нетрудно, но та дверь, перед которой он сейчас стоит, закроется — назад вернуться не получится. Пути назад больше нет, — а был ли он раньше? Вычищенный, облагороженный, кое-как собранный воедино разум больше никогда не сможет отвертеться от прошлого, но теперь именно настоящему будет посвящена вся жизнь свежеиспечённого Двойки, — и где тот дикий недоразвитый Ростик Бу, который когда-то обретался в Топях? Будущее Двойки было туманным, у Ростика же будущего не было.

Теперь он новый человек, чья задача — следовать Пути и умереть, следуя Пути, и тем не менее внутри него никуда не делся Ростик, тот, кого этот новый человек ненавидел. Ростик был мерзкой, безумной обезьяной, которую не могла украсить даже довольно симпатичная рожа, Двойка — сильной личностью с умными глазами на красивом лице. Даже внешне они были похожи весьма условно, — тощая грязная образина и жилистый подтянутый подросток. Уже сейчас они терзали друг друга, цель против ничтожества, солдат против безумца, взрослый против ребёнка. Битва уже началась, — но мальчик сжал зубы, понимая, что не поставил бы денег ни на одну из сторон, устроивших кровопролитную и изматывающую схватку внутри него.

Он поднялся. Вскинув голову, отдал честь и остался стоять — идеал воинской выправки, идеальная чистота рыцарской коты, облик немного портила только небольшая ссадина на щеке. И почему-то, глядя на нее, сразу становилось понятно: это ведь на самом деле все еще ребёнок.

— Куда мне идти? — вдруг, неожиданно для себя растерянно спросил он. — Я... не знаю.
Эльф в доспехах с невозможно голубыми глазами, рассмеялся.
— Послушание Пути — важный этап в жизни Идущего. Ты нащупываешь свой Путь, свои дороги. Пишешь свою собственную историю в этом дневнике. Сейчас тебе это необходимо. Ты не знаешь, зачем тебе эта писанина, но скоро без неё ты не сможешь. И когда кончится тетрадь, ты испытаешь сожаление. Ты будешь искать, идти, пытаться снова испытать те чувства, что остались на бумаге навечно. И...
— И что?
Холод взгляда эльфа пронизывал, заставлял замерзать сердце.
— И у тебя не получится. Путь сам найдёт тебя. Так что доброго Пути, Двойка.

***

— Он мне мешает, пёс, — закончил мальчик. — Мне мешает не Путь. Не боль, — не боль тела, по крайней мере. Мне мешает он. Я боюсь, что я он, что опять буду им. Путь — это движение по дороге, ты прав. На этой дороге я спорю с собой, с законами жизни, а бывает, что сплетаюсь с ними, и с жизнями других, да вот только, чёрт возьми, не шибко-то они сплетаются. И в этом виноват он.
Двойка отпустил пса, поднялся с земли.
— Я создан служить. Года два назад я хотел только победы над своими противниками, но сейчас... Рубить людей, торжествовать победу, демонстрировать силу — не более чем тщеславие. Ну...
Он вдруг смущённо улыбнулся.
— Ну иногда можно, так, чуть-чуть. Но я и так сильнее. Что мне ещё доказывать? Теперь я хочу... наверное, это глупо, но победить себя, подчинить себе жизнь, заставить других жить, а не умирать. И я уже тебе сказал, кто мешает мне в этом.

Двойка погладил пса по голове, почесал за ухом.
— А теперь скажи, кто ты, — сказал он со странным выражением. — Обычная собака бы не выдержала касания льда. Что такое пришло в этот мир, чему интересно меня защищать?

Отредактировано Rostique Boux (2018-01-13 04:10:53)

— Да уж догадываюсь, кто ты есть, — сказал Двойка и коротко рассмеялся.

Хотя, судя по выражению лица мальчика, он плохо пытался скрыть замешательство. Похоже, эта оплошность с тем, что он не сразу разгадал сущность увязавшейся за ним собаки, была ему немного неприятна. Так нашкодившие ребятишки пытаются сделать вид, что они совсем ни при чём.

— Я рад, — хмуро сказал он, — что тебя призвал в этот мир не я. Но скажите пожалуйста, — демон, который пристаёт к детям и хочет за них мстить. Вы ж, парни, обычно приходите совсем по иным причинам, хоть я и не эксперт.
Мальчик потрепал пса по холке.
— Всё-таки хорошее дело собака, — он шмыгнул носом. — Ещё я рад, что не ошибся. Если бы я убил собаку, было бы очень грустно. Я люблю зверей, они хорошие.
Он не удержался и снова погладил пса.
— Меня отменно тренировали, я чувствую опасность, доверяю интуиции, но сейчас почему-то мне с тобой очень спокойно. Я никому и никогда не рассказывал того, что рассказал тебе, и не уверен, что хоть кому-то расскажу в будущем. Ты кажешься мне другом, демон. Почему? Разве вы умеете дружить? Разве я умею? И вот ты говоришь — "показать". Зачем мне видеть эту мразь? Я лицо родной матери не помню, лица товарищей из Ордена, единственных, кого мог назвать друзьями, начал забывать, потому что мы давно не виделись. А вот его рожу я помню прекрасно, потому что вижу каждый день. Мы с ним боремся всё время. Я лучше, сильнее, умнее, но он... как бы так сказать... первобытнее. Дикий зверь, что разрушает меня.

На секунду зажмурившись, Двойка сунул руки в карманы и посмотрел вверх. Солнце почти не пробивалось сквозь листву плотно стоящих деревьев. Вокруг было лето и жара, но почему-то здесь, на этой поляне, было даже прохладно.

— Меня, нас никто не любит. Я Орден имею в виду. Потому что мы не добрые, они говорят. Жестокие уроды. Я уже полгода брожу по миру и насмотрелся, чего стоит высокое добро. Ничего оно не стоит, пёс. Добрым быть очень легко и просто, справедливым быть куда сложнее. Поэтому нас и не любят, правда?
Он глянул на пса.
— Тебя сюда позвали те, кто не смог найти справедливости. Добрые люди молча прятали глаза, не обращали внимания на тех, слабее меня, потому что с глаз долой — из сердца вон. Понадобился аж целый демон для того, чтобы наказать, отомстить. Было бы смешно, если бы не было так грустно.

Двойка вздохнул.
— Хорошо. Прежде, чем ты начнёшь... мне помогать, расскажи. Кто были те, слабые? Как ты отомстил? И...
Он на секунду замялся.
— ...и что ты взял взамен?

Отредактировано Rostique Boux (2018-01-15 17:24:27)

Двойка какое-то время молчал, обдумывая услышанное. Затем он кивнул.

— Хуже не будет, наверное. Я всё равно так больше не могу, — сказал он. — Не так давно всему Ордену, да и не только нам, пришлось воевать с демоническим вторжением. Всё, естественно, пошло не так. Там я получил... назовём это "ментальный удар". Не знаю, как объяснить лучше. Теперь мне кажется, что в башке...
Мальчик пытался подыскать слова.
— Там всё разваливается на части. Мне, честно, страшно, я боюсь, что дальше будет только хуже. И...

Он вдруг замолк, напрягся, прислушиваясь. Оглянулся и с тревогой посмотрел на перевязанные раны, недовольно тряхнул чёлкой волос.
— Что бы ни случилось, — быстро и собранно сказал он, как будто и не было разговора о разваливающемся на части разуме, — не вмешивайся, пёс. Ты мне нужен, я не хочу, чтоб ты пострадал. Лучше просто спрячься.
Как-то беспомощно улыбнувшись, Двойка добавил:
— Охраняй сумку.
Бросив на черного пса полный теплоты взгляд, мальчик быстрым шагом ушёл с поляны.

***

Ушёл Двойка, впрочем, недалеко. Тот, кого он услышал, передвигался тихо и уверенно и был уже совсем рядом. Обострённый слух позволил определить это, но мальчик отдал противнику должное, — подкрадывался тот тихо и едва заметно даже для него. Следопыт или эльф? Или и то, и другое?
— Ну чего тебе, дядя? — спросил Двойка. — Чего пугаешь?
— Ты с кем разговаривал, Идущий?
Двойка мысленно выругался. Худшие подозрения подтвердились — это был убийца и он шёл за ним. Безутешные родственники принципиальных торговцев нашли денег на наёмного убийцу? Как-то не то чтобы в это сильно верилось. Дело было не в деньгах, конечно. Мальчик понимал, — вычислить то, что он стоял за этим нехорошим делом, было несложно, если знать что надо и смотреть куда следует. Однако как так быстро? Ведь именно поэтому он и покинул гостеприимную обитель старого графа, чтобы не искушать судьбу. И вдруг... Или, — обожгло догадкой, — это и есть прощальный подарочек от графа, смешного старичка, который так трогательно любил свой город? Выпроводил недолеченного паренька, спрятал в воду все концы...

Потом, — оборвал себя Двойка. Потом. Не сейчас.
— С друзьями разговаривал, дядь эльф, — бросил мальчик наугад, развернувшись на голос.
Оказалось, попал в цель. Это и правда был эльф.
Убийца рассмеялся, но не издевательски, а искренне, как будто услышал смешную шутку.
— У вашего племени всё ещё мыши в голове. Ничего не меняется.
Двойка пожал плечами.
— Давненько ваша промёрзшая кодла не выпускала наружу крысят, — сказал убийца с непонятным сожалением. — Будешь убегать?
— От эльфа по лесу? Ой дядь...
— И то правда.
Убийца снова рассмеялся. Мальчик молчал, изучая своего противника. Молодой эльф — хотя, кто их, эльфов, знает, — не высокого для эльфа роста, худощавый, но крепкий. Городской эльф, судя по одежде и манере речи. Держится уверенно, готов ко всему. И убивать меня — подумал мальчик — он будет уверенно и без злобы и ненависти. Просто ради амбиций и денег. Работа просто такая. Ну и когда ещё придётся убить Идущего?
— Я ещё не убивал эльфов, — голос Двойки выдал его раздражение.
— А я — детей.
Это — тоже без насмешки. Спокойно. С участием. Двойка разозлился и достал нож. Рука эльфа скрылась за спиной; в лучах солнца блеснул кинжал.

Мальчик осознавал, что он меньше и слабее противника. Но он не собирался устраивать тут изящную дуэль и демонстрировать чудеса фехтования. Сейчас нужно было навязать грязный, подлый бой, в котором можно использовать свои сильные стороны. Лес для эльфа привычен, каким бы городским он ни был, но раз уж Двойке двенадцать лет, то и места на манёвр ему нужно сильно меньше, чем взрослому. На поляне такого преимущества у него бы не было.

Эльф с шагом ногой прямым ударом тут же ударил мальчишку кинжалом в горло. Реакция едва спасла мальчика, он ушёл от удара, — не отпрыгивая назад, а наоборот, сближаясь, уходя в сторону, одновременно правой рукой заблокировав руку противника, а затем от души всадил нож под рёбра эльфу. Но из этого ничего не вышло; нож скользнул по кожаной полукирасе и вылетел из руки. Эльф охнул на выдохе, но не отступил. Его кинжал сверкнул слева. Двойка снова уклонился, ушёл за дерево.

Убийца был уже там.

Двойка развернулся вправо, уходя от очередного выпада, схватил эльфа за правое запястье, ударил другой рукой по клинку, надеясь выбить. Кинжал отлетел в сторону, как-то жалко звякнул о ствол дерева. Двойка обрадовался, но чуть не получил то ли подсечку, то ли пинок. Он ушёл в сторону, но взамен пропустил удар кулака в скулу. В глазах вспыхнули искры, голова дёрнулась и Двойка упал, ударившись о сосну. Не до конца излеченное тело отзывалось острой болью, рунические шрамы пульсировали, но это сейчас не имело значения. Он быстро поднялся, увидев, что эльф бросился за выбитым кинжалом, прыгнул, левой рукой схватил противника за шею сзади, повис на нём, надеясь повалить, используя инерцию собственного тела. Ему это удалось, удалось даже не заорать от боли, ударившись о покрытую сосновыми иголками землю.

Чувствуя, как пытается вырваться из удушающего захвата убийца, Двойка ещё успел подумать — до чего же это оказалось легко.

Убийца ударил локтём прямо в полученное недавно ранение. Мальчик вскрикнул, на глазах выступили слёзы. Боль заставила ослабить захват. Эльф вырвался, откатился. Они поднялись. Тяжело дыша, противник снова стояли друг напротив друга.
— Как же вас, Идущих... сложно убить-то, а! — пожаловался убийца Двойке, переводя дыхание.
— Скажи? — подтвердил мальчик.
Эльф кивнул. И ринулся в атаку.

Двойка пытался защищаться, уклоняться, царапаться, целясь в лицо, а эльф хватал его, осыпал ударами, волочил по дёрну, топтал ногами. Несмотря на всю свою подготовку, мальчик едва успевал уходить от ударов и вырываться из захватов, — точнее, почти не успевал. Его противник был стремителен и молниеносен, и молодой Идущий впервые с таким сталкивался. Помогали густо растущие деревья, юрко лавируя между которыми удавалось в последний момент уйти от неизбежного. Двойка, при кажущейся бессистемности движений, пытался добраться до ножа и, наконец, это ему удалось. Он кувыркнулся, едва не потеряв сознание от пронзившей его боли, подхватил нож, вскочил.

Своего убийцу он потерял из виду на какие-то секунды.
Этого вполне хватило.

Тот дал мальчишке добраться до его ножа, но сам при этом успел подхватить свой. Он устал, конечно, но его противником был ребёнок с небольшим опытом, к тому же раненый. Это всё Двойка осознал слишком поздно, — кинжал распорол ему плечо, а затем эльф вдруг оказался спереди. Лезвие взлетело, готовое вонзиться мальчишке в грудь.
— Встретимся на той стороне, — шепот на ухо.
Двойка закрыл глаза.

Рунные шрамы вспыхнули алым, льющаяся кровь под ним в мгновение ока превратилась в красный рунический круг. Мальчик дёрнулся, схватил эльфа за руку. Тот вскрикнул. Рунный круг под ногами сковывал, замедлял, сводил с ума, терзал его. Он упал на колено, поравнявшись с Двойкой лицом, всё ещё не понимая, что произошло. Посмотрел в бледное лицо мальчишки.

На него смотрели синие холодные глаза чистого льда.

— Невоз... можно, — сдавленно прохрипел эльф. — Нет...
Потом он закричал. Но крик длился недолго, — под язык ему снизу вверх вошёл нож.

***

Двойка отполз от мёртвого убийцы, прислонился к сосне. Дышать было больно. Он сплюнул противный привкус чужой крови, собственного напряжения и внезапной тоски. Опять его что-то спасло от смерти. Что-то, чего он не понимал и что не контролировал. Сейчас ему было очень больно и очень страшно. Он забыл, что он Идущий, забыл, что взрослый, что он солдат и создан служить. Сейчас он был просто израненый, избитый ребёнок, что сидел, прислонившись к дереву, и сдерживался изо всех сил, чтобы не заплакать.

— Пёс, — он всхлипнул. — Пёсик. Пожалуйста.

Отредактировано Rostique Boux (2018-01-22 04:15:17)

— Ты... пришёл.

Двойка смотрел в глаза пса, молчал и о чём-то думал. Нельзя было сказать, что он полностью ушел в себя, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, однако часть его разума явно занимало что-то постороннее. Он мелко вздрагивал и иногда всхлипывал, но не плакал. Помолчав таким образом некоторое время, мальчик наконец произнес:

— Надо уходить, — он схватился окровавленной рукой за шерсть собаки, с трудом поднялся.
Поморщился от острой боли, — неужели сломаны рёбра? Еще чего не хватало. Он осторожно погладил собачью морду. Натурально же, собака собакой. Но при этом в ней пристутствие, этот пёс демон и зло, — но и присутствие не такое, как там, в болотах или в пустошах. Иное. Оно совсем иначе ощущалось — не как опасный, готовый укусить хищник, а словно энергичный тигрёнок или преданный щенок. Казалось, в демоне пульсирует энергия и внутри бьет жизнь. Но почему-то Двойка был уверен, что, если это существо захочет, то вполне сможет быть обычным злобным демоном безо всяких проблем и сложностей.
— Хорошие тут места, — в тон вероломному графу сообщил Двойка псу. — Вот только сложилось у меня впечатление, что меня здесь не особенно любят. За прошедшую неделю чуть несколько раз не замочили.

Он попытался улыбнуться сквозь боль. Улыбка получилось жалкой и какой-то совсем бледной.
Выглядывающие в прорехи изорванной и порезанной рубахи черные рунические шрамы были ещё бледнее его улыбки. Теперь рассмотреть их можно было только вблизи, если специально приглядеться.
— Надо уходить, — повторил Двойка, заговорил быстро, через боль, кивнул на убийцу. — Это тело можно бросить здесь, его хватятся нескоро. Я... к вечеру смогу уйти сам. Пока нет, пока помоги мне. Надо спрятаться в лесу. После этого делай что хочешь. Я не буду тебе мешать.
Договорив, он прислонился к дереву, прикрыл глаза.
— Дай... мне пару минут, — мальчик слабо улыбнулся.

—Не знаю, — сказал он вдруг, — знаешь ли ты такую игру, чатурандж. Ишкалафская, может, знаешь? Много чёрных и белых клеток и разные фигуры там чёрные и белые тоже. Интересная. Я всегда играл черными. Наверное, мне просто нравится этот цвет. Потом кто-то сказал, что он традиционно связывается со злом, противником, подлостями и жестокостью.
Он отлепился от сосны, наклонился за сумкой, поморщившись. Кое-как нацепил её, выпрямился.
— Но я продолжал играть чёрными, — мальчик сказал это печально. — Потому что я думаю, что чёрные фигурки так не считают. Я предостаточно навоевался, чтобы понять: не существует войн и поединков, в которых какая-либо из сторон считает, что сражается за что-то неправильное. Это просто... столкновение.
Мальчик тряхнул волосами, поправил ремень.
— Вот и всё добро со злом. Я не касаюсь святых и маньяков. Я говорю о... людях. Просто о людях. Мы делаем то, что считаем правильным.
Он вздохнул.

Вокруг по-прежнему светило солнце, на небе не было ни единой тучки. Весело щебетали что-то птицы, изредка ветки покачивались в такт легкому дуновению ветра. День обещал до самого своего конца быть светлым и теплым, и потом перейти точно в такую же теплую и тихую ночь. Только черный круг, от соприкосновения с которым почернела трава и стволы деревьев и в центре которого лежал мёртвый эльф, напоминал о том, что здесь случилось.
— Я ещё многого не знаю, — Двойка потрепал демона по холке. — Но одно усвоил точно. Всё происходит так, как должно, и другого нам не дано. Это правило Пути. Почему-то именно сегодня мы на дороге, и именно мы сегодня беседуем здесь. Это что-то да значит.

Он глянул вдаль.

— Я готов сделать ход чёрной собакой. Давай рискнём, пёс.

Отредактировано Rostique Boux (2018-01-23 16:19:23)

— Меня зовут Двойка, — резко сказал мальчик. — А имя, которое мне дали при рождении...
Он остановился.
— Как же шоколада хочется, спасу нет, — ни к селу ни к городу сказал он устало.
Удержав равновесие, но всё же немного пошатываясь, он пошел вперед, к полям, хотя не имел уже на это ни сил, ни желания, и на ходу пообещал себе, что как только все это кончится, если когда-нибудь кончится, он обязательно закупится в кондитерской шоколадом и будет всласть его есть. Если, конечно, доживет. Удовольствие дорогое, да, — но как раз деньги-то были.

Захотелось пить. Летний день подходил к концу, и теперь гостеприимно приглашал выйти в ад.
В каждом селении, в каждой маленькой деревушке происходило одно и то же.

Сначала избитого полуоборванного мальчишку жалеют и наперебой стараются накормить, одеть и уложить спать. Потом он пристраивается к работе, поражает всех выносливостью и скромностью запросов, начинает с кем-то дружить и даже позволять себе немного оттаивать, а затем на речке или в бане, несмотря на все предосторожности, замечают чёрные шрамы. Конец истории.

Нет, мальчишку не гонят палками, не травят собаками. Но в какой-то момент всё становится просто и больно, как укус змеи — ты просыпаешься с угрюмым знанием, что пора в дорогу. Те, с кем он дружил, его сторонятся. Те, кто его кормил и пристраивал к хозяйству, теперь не могут найти для пришлого никакого занятия. Никто не ссорится. Никто не кричит ни на кого. Вокруг всё то же тёплое солнышко, лесок и небо синее. Просто это всё не для тебя, Ростик.

Если это — не ад, тогда даже ад не страшен.
— Ростик моё имя, — внезапно даже для него самого вырвалось у мальчика; его передёрнуло. — Дурацкое имя.
В голове словно хрустела тысяча осколков. Натыкались друг на друга, бились  снова и снова, стирались в пыль. Двойка лёг на землю, морщась от боли, положил под голову руки. Здесь уже было видно поля; рядом селение. Здесь безопасно. Или нет. Двойке было уже всё равно.
— Мне надо отдохнуть... полчасика, — тихо сказал он, закрывая глаза. — Посиди рядом, хорошо?
Его лицо тронула застенчивая улыбка. И он добавил ещё тише:
— С тобой... я не боюсь.

Минуту спустя Двойка по имени Ростик уже спал.