Двойка был ребенком. Это настолько нелепо, что он сам бы не поверил в это, если бы не вспомнил. Ростик ребенком не был никогда. Кажется, он уже родился с вековыми морщинками, вкопанными в его вечно нахмуренные белесые брови.
— Слушай, — говорил он, разрыхляя снег рукой. — А что, если?..
И не продолжал. Хмурился.
Он родился мертвым. Совершенно здоровый, нормально развитый малыш. Крепкий, да. Только мертвый. Не дышал, не кричал. Воскрес он, когда все уже потеряли надежду. Этот паршивец всегда умел воскресать не вовремя.
Эффектно.

***

Снег забивается в горло.
Двойке страшно.
...я боюсь уже несколько лет. И лежу здесь несколько лет, прожитых мною за несколько минут. Мои годы в прошлом, но минуты вместили их целиком. Нечего вспомнить, не на что надеяться, — и, наверное, потому я сейчас здесь, между прошлым и будущим. Если надеяться не на что — некуда идти. Если нечего вспомнить — некуда возвращаться.
Боже, почему так больно лежать на земле?
Но мне не больно, и это пугает. Я так привык бояться, что уже боюсь расстаться со страхом. Каждая секунда разрывается вспышкой в голове, но это почему-то не больно.
Я открываю глаза. Рывком, как в последний раз.
И кричу от дикой боли.
Никто не отзывается, никто не рад тому, что я жив.
...показалось.

Тихо. Пульс ветра стучит. Что в моей голове?

Ветер, снег. Холодно. Пусто. Ничего и никого.
Чёрные искры на горизонте. Замерзающие слёзы.
Двойка ненавидит спать, потому что видит сны.

И во снах всегда холодно, тихо и стучит пульс ветра.

Ледяные глыбы отбрасывают странные отблески на дрожащего мальчика.

***

Двойка в первый раз убил Ростика, когда ему было десять. Он так и сказал:
— Слушай, теперь, когда тебе десять, ты можешь меня убить.
"Убить" было взрослым словом, взрослым поступком. Пусть плохим, нехорошим, каким-то пугающим, но взрослым. Тогда Двойка впервые испугался, — и больше не прекращал бояться никогда.
— Зачем?
— Интересно, — пожал плечами Ростик, смущенно улыбаясь.
Он был прав.
— Вот этот сустав, — показал он, — был взят из поросенка. У десятилетнего ребенка он почти такой же. Покажешь мне?
Как? — мысленно кричит Двойка. Как?
Наверное, его колотило. Или сейчас колотит?
Он ребенок сейчас или тогда?
— Смотри, это просто.
Ростик морщится, сдавленно стонет, когда нож входит ему в живот.
— А... ага, — он недоуменно смотрит на Двойку. — Почему-то больно.
Ты придурок, ты — придурок, — плачет Двойка, держась за рукоять.
Он не может отпустить нож. Ему кажется, что это единственное, за что он держится в этом мире. Отпустит — и его унесёт в ледяную, снежную пустыню, где он умрёт, замёрзнет, где больше никогда не увидит своего врага
Он прожил без Ростика четыре дня. Молчал и только плакал ночами. Все думали, что он оплакивает друга, а он знал: тот вернется. Только теперь Двойка боялся всего. Темноты, — казалось, желтые глаза десятилетнего Ростика глядят оттуда внимательно и цепко, — ледяной пустыни, ибо Ростик там.

На пятый день он, как ни в чем не бывало, вернулся.
Все плакали, обнимали его.
Двойка плакал, а он обнял его.
— Спасибо, — шепнул он и поцеловал Двойку в щеку.
В тот момент, когда его горячее влажное дыхание замерло, скрытое губами, на его щеке, Двойка смотрел в глаза Ростика, внимательно и цепко взирающие на меня из темноты.
— Я люблю тебя, Двойка, — сказал Ростик.

***

Двойке одиннадцать. Ростик мёртв уже три дня.
Он пытался объяснить. Пока он душил Ростика, тот рефлекторно отбивался.
Он отбивался, — всхлипывал Двойка. Он вернётся.
А может, и нет, — из глубины его души вырывалось сомнение, унося душу, породившую его, в пятки. Раньше он не отбивался.
На восьмой день после своей смерти Ростик снова поцеловал его в щёку.
Его никто ни о чем не спрашивал, когда он вернулся.
Двойку же стали сторониться.

***

Ветер, снег. Холодно. Пусто.
Ничего и никого.
Ледяные глыбы отбрасывают отблески этих картин на дрожащего мальчика.

Отредактировано Rostique Boux (2018-01-30 04:29:12)