Финальная вспышка, сияние чистейшего пламени – вот последнее, что увидел Исаак, окончательно утрачивая контроль над своей и без того нестабильной формой. Молния, которой он стал, с треском рассеялась в пространстве, пока колдовской огонь жадно пожирал плоть уже мертвого кракена, разорванного взрывом на множество ошметков. Сражение окончилось – к добру, или к худу, принеся морским разбойникам честно выстраданную победу.
Однако для фэйри борьба еще не окончилась, нет. Для Пересмешника основная битва только начиналась – ведь буря, утратив цель, начала стремительно рваться из узды сковывающих ее чар, с недовольным рокотом стремясь пролиться яростным ураганом прямо здесь и сейчас. Оттого то Исаак, ставший единым целым с недовольной стихией, яростно выл ветром и трещал молнией, собирая воедино черные тучи и оттягивая подальше от кораблей хлестко изгибавшийся хвост торнадо. Ни единой оформленной мысли толком не проносилось в сознании пирата, только лишь четко оформленное стремление, желание уберечь. Спасти. Не дать погибнуть из-за бессмысленного и бездумного гнева природы – даже если он, Анври-Исаак, и стал невольно воплощением этого гнева.
Человеку не объять мыслью саму идею подобного сражения, ибо наделенный мыслями и чувствами ураган абсурден сам по себе. Но Исаак был, просто был, оставаясь одновременно отчаянно пытающимся взять контроль над ситуацией пикси, и вместе с тем… он был не более чем грохотом грома в небесах. Никогда еще Пересмешник в своей жизни не стоял так близко к краю, - не могилы, нет – но забвения, полного, окончательного и бесповоротного. Так легко и просто можно было сейчас сдаться, слиться обратно со своей материнской стихией и забыть самое себя, стать не более чем рокочущим отзвуком грома, блеском далекой молнии в небесах. Легкий путь, соблазн, от которого сложно отказаться: но когда это Пересмешник искал легких путей в своей жизни, в самом деле?
Он вопил, стенал голосом ветра, отчаянно пытаясь увести, утянуть к краю горизонта ураган, с которым стал единым целым. Он сверкал тщетно вспышками молнии, пытаясь направить ярость порожденного им ненастья в сторону морской пучины, пустой и лишенной каких-либо признаков жизни. И он платил, щедро платил серебром собственной крови, солью слез и криками боли за созданное колдовство, мучительно медленно собирая себя воедино в самой глубине темной утробы грозовой тучи. Как когда-то давно, Исаак переживал заново муки второго рождения, но вместо экстаза обретения новой жизни он падал в пучину безбрежных мук. Ведь ничего не дается просто так, ибо таковы нерушимые, изначальные словно мир законы магии: и за нерастраченный гнев шторма, который надлежало успокоить и отпустить прочь легким бризом, Пересмешник отдавал собственные жизненные силы.
Это мучительное противостояние, в котором еще неясно было, кто победит – бушующая стихия, или упрямство Исаака, - длилось многие часы. Пираты, знать не знавшие, что там такое творится, спокойно и без страха наблюдали за беснующимся у горизонта штормом, знай себе приводя корабли в порядок да беззлобно переругиваясь друг с другом. И кое-кто даже разочарованно вздохнул, когда темные тучи начали рассеиваться, перестав изрыгать молнию за молнией – теперь смотреть было откровенно не на что, и лодырей, что отлынивали от работы, даже наблюдение за «офигеть мать его каким крутым ураганом, прикинь?», увы, не извиняло.
Фэйри же, окончательно отделивший свою суть от окружающего мира, придав вновь себе прежнюю форму, разжал сведенные в судороге когти – и отпустил ветра, что мигом разлетелись в разные стороны, стремясь к свободе. Лишенный же сил Исаак, как есть, камнем принялся падать вниз, не находя сил толком удерживать себя в сознании. Он был слаб, ужасно слаб, истощив свою суть до опасного предела – и трепещущие тщетно на ветру потерявшие блеск крылья не могли больше удержать пикси в воздухе. Ему было не добраться до виднеющихся где-то на горизонте мачт в таком состоянии, нет.
И почти у самой кромки воды, когда еще секунда – и жадная пасть океана поглотила бы пирата, - тот решился на свое самое последнее колдовство. Съежилось, сжимаясь и вытягиваясь тело, слились с крыльями руки, обрастая перьями, а вместо рта в пронзительном, хриплом крике раскрылся острый клюв: птичья суть охотно откликнулась на зов Исаака, даруя тому прибежище в обличье огромного фрегата, что устало, с трудом встал на крыло и начал медленно подниматься ввысь.
Пиратская братия даже заметила его в какой-то момент на подлете, резонно удивившись взявшейся считай из ниоткуда птице. Кто-то ткнул пальцем в сторону стремительно приближающейся черной точки, окликая товарищей – и над палубой раздались взбудораженные возгласы, когда черный, будто смоль, фрегат практически упал на мокрые доски, с тяжелым стуком приземляясь и распластывая во все стороны паруса-крылья.
- Слышьте, он чет эта… больной какой-то, - неуверенно подал голос один из моряков, оглядывая неподвижную, будто мертвую птицу, которой только ветер ерошил вздыбленные, растрепанные перья. – Может его того, по башке и в суп, а?
- Я тебя щас самого по башке огрею, и на суп пущу! – неожиданно рявкнул его сосед, для острастки отвешивая подзатыльник незадачливому товарищу. – Видите зоб? Синий, как небо над головой, которые мы можем видеть сейчас только милостью ведьмочки, да господина Пересмешника! Говорю вам, это знак!...
Что именно за знак увидел в упавшей с небес птице пират, дослушать не получилось – фрегат неожиданно задергался, плеща крыльями и задирая к небу голову, истошно завопив. Завопили в тот же миг и морские разбойники, прыснув во все стороны кто куда, ибо странная птица начала… меняться. С отвратительным чавканьем ломались кости, вытягиваясь, и с треском лопалась кожа, обнажая новую, трепещущую плоть. Перья съеживались, осыпаясь белесой пылью, дабы смениться шевелюрой веселенького голубого цвета – а птичий вопль неуловимо перетек в крик, полный страшной, вселяющей ужас в сердце агонии.
Исаак, в своем сумеречном и откровенно бердовом состоянии сознания понимал, чуя каким-то нутряным и звериным чутьем – останься он в облике птицы, и обратно уже не вернется никогда. Ибо старейшины когда-то давно пугали его, да прочих юных фей страшными сказками о тех неудачниках, кто навеки потеряли себя, слившись со своим животным началом по глупой ошибке. И он чувствовал, ощущал, как птичьи мысли и чувства берут верх, оттесняя прочь ослабевший разум: Пересмешник не просто превратился во фрегата, он становился фрегатом. Голодным, усталым, больным  фрегатом – просто птицей, лишенной и капли магии, малейшей искры разума.
Оттого-то, ведомый инстинктом, фэйри рвал последние жилы, выжимая из себя последние искры волшебства и трепыхаясь в страшном спазме, охватившем все его тело – лишь бы стряхнуть оковы ставших ловушкой перьев.
Лишь бы превратиться обратно.
Он замер, изломанной куклой осев обратно на покрытые слизью кракена доски, в какой-то момент прекратив кричать – и только изредка вздымающаяся и опадающая грудь говорила о том, что Исаак еще жив. Пустые, остекленевшие глаза фэйри бессмысленно смотрели в небо, а прозрачные, словно слюдяные крылья распластались бессильно вдоль его тела, лишенные прежнего блеска. Единственное, что еще сверкало в лучах заходящего солнца – это тонкая струйка чего-то серебристого, что тянулась из уголка его приоткрытого рта.

Молча наблюдая за происходящим со стороны, Гёкте не мог не отметить: это плаванье стремительно било рекорды не только с точки зрения глобальных событий, но и по количеству моральных вызовов. Добровольно оставленный умирать матрос сменился внезапными задачами по заботе - пусть во многом и условной - о детях, а сейчас... Боги собирались оставить антимага совершенно беспомощным.
- Нужно помочь ему восстановить её. Магическую энергию! - уверенно сообщила волшебница, подтверждая изначальные опасения Гёкте. Сейчас Эрик действительно мог помочь фэйри, впервые за всё плаванье оказавшемуся в этой помощи по-настоящему потребным, но ценой тому выступала собственная независимость, автономность антимага. Люди, готовые заплатить столь высокую цену ради чужого благополучия, в этом мире имелись может и в достатке, но местом своего жительства выбирали точно не Кранер-Рокоса.

Не говоря ни слова, Гёкте отправился в общую каюту, где быстро отыскал непримечательного вида плетёный мешочек рядом со своим спальным местом. Содержимым оказались четыре угловатых камешка, служивших источником необходимой энергии для страдающего магическим голодом антимага. Изготовлено в городе Рокс — маленькие и уродливые, камешки безоговорочно проигрывали аваринским аналогам с точки зрения эстетических характеристик, но на пиратском корабле такая непримечательность выходила лишь в пользу. У самого Гёкте имелись претензии и к их качеству - столичных камней хватало для утоления магической жажды на десять полных дней, этих же едва хватало на одну неделю -, однако альтернатив у него всё равно не имелось. Начиная вынужденное плаванье с шестью камешками в мешке, Эрик успел полностью исчерпать энергию двух из них, что ставило его в довольно неприятную ситуацию даже при условии максимально эффективного использования оставшихся ресурсов. В близких к самоубийственным плаваньях один месяц становился сроком очень малым, и по истечении заданного срока антимаг вполне мог и не оказаться в месте, где получил бы возможность пополнить запасы магических источников. Острый демонический голод, который стал бы следствием такого сценария, — состояние крайне отвратительное, вполне сравнимое с сильнейшими существующими зависимостями. Отдав Пересмешнику хотя бы один из оставшихся камней, Эрик значительно снизит собственные шансы на благоприятные завершение текущей авантюры, и в таком контексте любые совестные призывы начинали стремительно терять свой вес.

Хмыкнув, Гёкте сжал мешочек в руке и отправился обратно на палубу, где за время его отсутствия так ничего и не изменилось; разве что Кейт перешла от слова к действию, активно суетясь вокруг Исаака в попытке положительно повлиять на его состояние. В какой-то момент волшебница, присев на коленки, взяла фэйри за руку и зажмурилась, словно бы пытаясь поделиться хоть каплей своей энергии. Многие из тех, кто имел хотя бы минимальное представление о природе магического искусства, назвали бы это плохой идеей, но на палубе никто однозначной оценки действиям девочки так и не вынес. Молчал и Гёкте, старательно пытавшийся побороть чувство раздражения от самого факта необходимости принимать непростые решения. Выбивать долги из незадачливых роксовских должников было легко, отказываться лечить поражённого магическим ядом матроса — чуть сложнее, но это... Эй, почему нельзя просто грабить корабли и искать сокровища?

Когда Кейт чуть было вновь не потеряла сознание от попытки установить магическую связь после практически полностью израсходованной энергии, Гёкте решил поступить следующим образом: бесполезные моральные вопросы были уничтожены взятым за данность фактом того, что антимаг должен помочь Пересмешнику, поскольку, А, находился перед последним в долгу ещё с момента абордажного мероприятия и, Б, нынешнее состояние фэйри имело прямую связь с его решением сражаться за судно и за команду. Теперь оставалось лишь оценить ситуацию посредством следующих вопросов:
[indent]Во-первых, хватит ли Исааку одного магического камня, чтобы восстановиться до минимально приемлемого состояния?
[indent]Во-вторых, может ли волшебница навредить себе, если продолжит вычерпывать воду со дна своего магического колодца в попытке помочь?
[indent]В-третьих, способен ли фэйри восстановиться самостоятельно, если дать ему время?
[indent]В-четвёртых, готов ли Гёкте рассматривать Кэйтарайн как резервный источник энергии, если всё пойдёт не так?

По правде, однозначного ответа Эрик не нашёл ни на один вопрос: вместо внятных комментариев в голове гуляли одни лишь "возможно", "вероятно" да "наверное". Пугал тот факт, что Исааку вполне могло не хватить даже четырёх камней — Гёкте не имел и приблизительного представления о том, как происходит взаимодействие магических существ с небольшими резервными источниками. Не был уверен антимаг и в том, что Кейт согласится добровольно стать объектом демонического воздействия, если Эрику потребуется её энергия, но... в самом худшем случае Гёкте мог эксплуатировать чувство совести ребёнка, ссылаясь на то, что именно из-за помощи Пересмешнику он оказался в ситуации, где ему приходится питаться магией живых существ. Это даже позволяло извлечь из ситуации дополнительную пользу: сейчас, израсходовав камешки у Кейт на глазах, вовлечь её в сомнительное сотрудничество будет гораздо проще, чем через месяц, когда камни просто-напросто закончатся незаметно для всех. Необходимость ставить себя в зависимость от кого-то, впрочем, продолжала откликаться злыми, недовольными нотками в сердце антимага.

- Эй, - окликнул волшебницу и, поймав необходимое внимание, осторожно бросил ей один камешек, - это должно помочь.

Так, через цепочку не самых благородных рассуждений, Гёкте всё-таки смог прийти к положительному решению. Вопреки некоторым недостаткам своего характера, антимаг оставался рад получившемуся исходу — рад тому, что, игнорируя многочисленные "но" и "если", смог убедить себя в необходимости сделать что-то хорошее.